чихнул разок! — всякий раз ворчал Оскат, когда Ханет, цепляясь за сброшенную веревку, ловко поднимался обратно на борт, а матросы всякий раз принимались подтрунивать над ним — мол, завел себе среди рыб подружку, хоть бы рассказал, сладка ли любовь хвостатых морских дев?
Ханет только скупо улыбался в ответ, стоя голышом на прохладном ветру, чтобы дать телу обсохнуть, и отжимая волосы, изрядно отросшие за время пути. Если так пойдет, скоро из них косы можно будет плести, думал он, впрочем, без особого протеста. Северяне не стригли волос, просто у него они сами, без магии никогда не отрастали ниже плеч, а потому ему непривычно было возиться с ними.
— Вообще-то ихняя прабабушка — она в стае самая старшая, — и впрямь считает, что я неплохой самец, — не выдержав, сказал как-то он, натягивая штаны. — Пущай не столь гладкий, да крупный, как другие, да это, думается ей, не беда. Я ведь могу приманивать к ним рыбу, могу хищников отогнать. Вот под водой оставаться надолго мне невмоготу, присматривать придется, чтоб не потонул, это худо…
Матросы грохнули хохотом, хотя Ханет вовсе не шутил.
— Чего смеетесь? Щебетуньи не как другие рыбы, у которых в голове ничегошеньки, почитай, не держится! Они будто мы — люди. В стае несколько поколений — да только одни женщины, ну, самки: прабабушка, несколько ее дочек, внучек и самые маленькие — правнучки. Мужики же их большую часть времени отдельно плавают, да охотятся, зимою возвераются, а апосля — летом ужо, да остаются до осени, брюхатых женок защищать. Что, скажете, не так, как у нас все устроено? Женщины дом ведут, все вместе живут, ребятишек нянчат, а мужья, сыновья, да братья то на охоте, то в море, то в походе!
— Это тебе рыбы всё рассказали? — странно поглядывая на него, спросил один из матросов.
— Ну так! Но токмо оттого, что плыву я на сушу, а там уж не сумею на них охотиться.
Он видел по недоверчивым взглядам, что никто ему не поверил, да и сам уже жалел, что начал этот разговор. Что ж, он, по крайней мере, ничего не рассказал о тихих заводях у пустынных берегов, где щебетуньи рожают и растят детенышей, пока те не станут достаточно большими, чтобы выходить вместе с матерями в открытое море. О том, где эти заводи находятся, он бы не рассказал никому из чужаков. Северяне никогда не охотились на матерей с детенышами, даже в самый лютый голод, но люди с материка были другие…
На следующий день Ханет в последний раз прыгнул за борт, чтобы поплавать с щебетуньями и постарался дать им понять, что отныне им опасно находиться рядом с кораблем. Ведь другие моряки не понимают, как можно жалеть рыб и уже поговаривают, мол, неплохо бы выловить хоть одну. Ханету жаль было расставаться с ними, ведь он еще так мало успел узнать об их жизни, но чувствовал, что поступает правильно.
Позже, когда корабль приблизился к берегу, он днями напролет простаивал у борта, во все глаза глядя на величественные сторожевые крепости, сложенные из серого камня, среди зубчатых наверший башен которых виднелись жерла пушек; на города, где дома и вправду были не бревенчатые, а каменные, со стенами увитыми ползучей зеленью чуть не до самых крыш. Люди здесь, как ни удивительно, не так уж и сильно отличались от его соотечественников: среди мужчин часто попадались светловолосые, среди женщин, наверняка тоже, вот только их головы покрывали вместо косынок непривычные белые широкополые чепцы, а длинные платья с узким верхом и пышными юбками, собранными на поясе в складки, — белые передники.
Чем ближе подплывал корабль к столице, тем выше становились дома, иногда в них было три, а то и целых четыре этажа! Выходило, что все, виденное им на волшебных картинках, должно быть, в самом деле было правдой… Однако, когда Ханет увидел порт Ондола, где у причала стояло не меньше сотни пузатых кораблей, целый лес мачт со свернутыми парусами, увидел возвышающийся над городом величественный замок, он понял, что не видел еще ничего.
Ему стало вдруг неловко от воспоминаний о том, насколько поразил его когда-то Баргард, непривычно большие одноэтажные дома, где было сразу несколько комнат, широкие, вымощенные камнем улицы, оживленная ярмарка и горожане в богатых разноцветных одеждах. Нынче же оказалось, что столица Налдиса была лишь крохотной деревушкой, а ее порт, представлявшийся маленькому Ханету когда-то средоточием мира, — жалкой пристанью.
Прежде Ханет втайне надеялся, что им повезет и каким-то чудом они повстречают короля Табирнии Пундера, его знаменитого грозного военачальника Дарина-северянина, а то и самого великого мага Табирнии, которым на островах матери пугали детей. Поговаривали, что родом он эмрис из королевского рода проклятых земель Элании, подвергшихся во время Великой войны воздействию столь страшной магии, что о ней до сих пор вспоминали лишь шепотом. Вот только теперь, когда стало ясно, сколь на самом деле огромен Ондол, он понял, сколь тщетны эти надежды. И все же, Ханет сходил на берег в самом радужном настроении… а потом увидел виселицы. Виселицы были всюду: в порту, на площадях, которые они проезжали — они были выставлены даже за городской стеной вдоль дороги и, казалось, конца им не будет никогда. Ханет прежде не видел столько мертвецов и теперь был даже рад, что в порту его вместе с молодыми людьми с других кораблей быстро усадили в закрытые возки, не дав даже толком оглядеться по сторонам.
— Что же это здесь такое стряслось? — потрясенно спросил Ханет Оската, успевшего, как он видел, потолковать со стражниками в порту.
— Бунт против короля, — мрачно ответил тот. — Говорят, бунтовщиков казнили целыми семьями, не щадя ни стариков, ни детей. Ну все, забирайся в повозку, надо ехать, да задерните окна, нечего смотреть на все это, а то еще спать не сможете потом.
Увы, задернутые шторы и стук колес не могли заглушить скрип виселиц, пронзительные крики воронья и всепроникающий запах смерти, еще долго преследовавший караван. От него было не спастись и не спрятаться. Смерть простерла над городом длань и, казалось, сами камни домов и мостовых здесь пропитаны страхом и отчаянием.
Ханет не считал себя слишком чувствительным, но весь день потом не хотел ни есть, ни разговаривать, да и чувствовал себя на редкость погано, как впрочем, и другие его попутчики, с которыми они едва перекинулись десятком слов. Легче стало, лишь когда караван прибыл к ночи в Кеблем, где им предстояло ночевать. Войдя из возка и вдохнув полной грудью холодный воздух,
