же!
Поспешно бормочу извинения и врубаю режим ожидания, молясь про себя, чтобы Ярослав Басов со своей свитой небожителей наконец-то ушёл и оставил меня в покое, забывая о моём существовании как это обычно и бывает.
И он делает это. Разворачивается и уверенной походкой двигается прочь, ни разу не обернувшись, моментально переключаясь на свои архиважные дела и проблемы.
А я только сейчас поняла, как назвал меня этот парень с глазами цвета тёмных каштанов и ростом под метр девяносто.
— Кочка, — повторила я, и внутри меня заныло слишком знакомое чувство разочарования к самой себе.
Я думала, что никогда его не испытаю вновь, но вот опять…
Глава 4 — Вешалка
Вероника
Октябрь…
В моём родном городе в октябре уже стояла по-настоящему осенняя погода. Ночью температура воздуха всё чаще опускалась ниже нуля градусов, а днём едва ли преодолевала отметку в плюс десять. С утра стояли туманы, а трава была побита белёсыми разводами инея. Без шапки и тёплого вязанного шарфа на улицу лучше было не выходить, а лёгкие ветровки планомерно сменялись на утеплённые парки.
Сейчас же у меня случился форменный разрыв шаблона. Потому что календарь разменял свой последний листок сентября, а на улице по-прежнему стояло безудержное лето.
— Вера! — я вздрогнула, когда мать вломилась в мою комнату без стука и вообще какого-либо предупреждения.
Я тут же сжалась и ссутулилась, пытаясь спрятать тело, упакованное в самое простое и максимально пуританское хлопковое бельё, от её зоркого взгляда. А затем и вовсе отвернулась, скорее натягивая на себя блузку.
— Доброе утро, мама, — через плечо быстро улыбнулась я родительнице и принялась планомерно застёгивать пуговицы.
— Так, ничего не поняла, а где майка?
— Мам, ну на улице сегодня обещают до двадцати пяти, — с мольбой уставилась я в её глаза, которые не сулили мне ничего хорошего.
— И что? Вера, не позорь меня! Это не повод светить бельём на потеху публике. Не доводи до греха. Каждый пубертатный мальчишка будет пялиться на тебя, — лицо матери пошло алыми пятнами, а я отвела глаза, не в силах ни терпеть этот прессинг, ни что-либо возразить ей.
— Да кому я нужна? — тихо выдала я чистую правду.
За целый месяц в новой школе мне уделили внимания не больше, чем кадкам с цветами, стоящими под лестницей. Да и что там говорить? Мне казалось, что львиная доля одноклассников даже не знают, как меня зовут. Или намеренно забывают эту ненужную для себя информацию, боясь захламить свои мозги. Со мной не здороваются и не зовут присоединиться к кому-то столику в столовой. Даже к аутам.
Я — невидимка.
Так что, кому какое дело, приду я на занятия с исподним или нет?
— Вот и славно! — поднимает мать указательный палец и поучительно им трясёт. — Будешь одеваться, как положено воспитанной, верующей в Бога девушке, и Ангел-Хранитель оградит тебя от соблазнов этого грешного мира. Это искушение! Разве ты не понимаешь?
Единственное, что я сейчас понимала было то, что мать словила «волну» и перешла на великий, могучий, церковный язык. И когда это случалось, нужно было быть готовой держать ответ за всё на свете. Потому что, что? Правильно, дети — Бог всё видит.
— Теперь понимаю, — закивала я, про себя, однако, не чувствуя никакого раскаяния за содеянное, ведь не голой же я в школу собралась, в самом-то деле. Но мать уже было не остановить.
— Чаще надо исповедоваться и причащаться, Вера, — выдала она совет на любую проблему, а затем безапелляционно шлифанула, — тогда и соблазны уйдут.
— Прости, — кивнула я и начала снимать с себя блузку, чтобы всё-таки сделать так, как велит мама.
— Бог простит! — привычно ответила она мне, и я глубоко вздохнула, уныло представляя то, как несладко мне придётся во всех этих ста одёжках под палящим октябрьским черноморским солнцем.
— А ты зачем приходила? — нахмурилась я, когда она развернулась с чётким намерением покинуть мою комнату.
— Завтрак стынет! — развела мать руками. — Голодную в школу не пущу! Шевелись скорей и за стол. И чтобы всё съела!
А я про себя застонала и возвела глаза к побелённому и чуть потрескавшемуся потолку.
— Еда, — изобразила я рвотный позыв, — ешь, ешь, ешь… а то вдруг похудеешь. Уф!
Вздохнула ещё раз глубоко и горестно, застёгивая последние пуговицы на блузке, подтянула гольфы и потопала на кухню, где меня уже дожидались полдюжины фаршированных блинчиков.
Блеск!
И всё это гастрономическое безобразие было по мою душу. А учитывая, что по причине своей близорукости я имела ограничение на посещение физкультуры, то дела мои шли, не сказать, чтобы шикарно.
Кстати, о птичках. Сегодня последним уроком как раз была она — физическая культура. А я её могла посещать, только будучи в специальной группе, предусматривающей, что учащемуся не нужно будет сдавать нормативы и тянуть тяжёлые нагрузки.
Вот только в гимназии такая группа не была предусмотрена, а потому я была у физрука на побегушках. Так случилось и сегодня. Занятия проводились потоковые, но с фильтрацией по половому признаку. В спортивном зале девочки играли в волейбол, а в бассейне у мальчиков была тренировка по плаванию.
За всё время обучения меня туда не дёргали, потому как, и преподаватели были разные, но сегодня ситуация изменилась. У мальчиков тренер ушёл на больничный, а, оставшемуся в единственном числе, учителю пришлось разрываться на две группы. И мне тоже.
А там парни.
В бассейне плавают.
В одних трусах, если что.
И я боюсь представить, что мне светит, если об этом узнает моя мама.
Минимум — неделя покаяния. Максимум — постриг в монахини.
И мне бы сказать учителю жёсткое «нет» и поведать душещипательную историю про то, как больно стоять коленями на горохе, но я, увы и ах, никогда не отличалась благоразумием. Бабушка эту черту моего характера называла «дурное семя», мать же просто возводила ладони к небесам и надевала самую трагическую маску из своего арсенала.
И вот она я, примерная девочка и наконец-то мамина гордость, Вероника Истомина, стою в бассейне с журналом тренировок по плаванию и призываю себя делать свою работу, а не пялиться на то, как парни широко и мощно загребают руками, одновременно приподнимая тело над водой и совершая волнообразные движения ногами и тазом.
Это баттерфляй.
А вскоре я вовсе забываю, как дышать, когда тренер выкрикивает фамилии следующих учеников, которые должны выйти на старт стометровки.
— Аммо, Басов, Серяк, Тимофеев.
Я подвисаю…
Живот сводит болезненная судорога. Это неуверенность в себе и обида — и они уже плотно засели
