застукали и не выперли оттуда с треском.
СВОБОДУ КОТИКАМ!
Не знаю уж, то ли Вайна-Пуна и впрямь шарахнул, то ли инеистые великаны исхитрились слепить ответную плюху, но погода внезапно и в короткие дни сменилась с почти летней на почти зимнюю. Пришёл мороз, с дуба, росшего при Академии, слетели последние бронзовые листья. Златая цепь, покрывшись патиной инея, поблёскивала тускло. Манул сидел на своей цепи взъерошенный, словно шарик. К наступлению холодов его, должно быть, усердно раскармливали, чтобы жировая прослойка не давала животине замёрзнуть. Щёки его, и без того объёмные, изрядно раздались вширь.
Я не удержался от возгласа:
— Эк ты, братец, размордел!
— Тамбовский волк тебе братец! — сердито ответил манул.
Я аж остановился:
— Ты разумный, что ли⁈ А чего на цепи?
Манул повозился, переступая с лапы на лапу. Подушечки, видать, мёрзли, потому что он подложил под них свой пушистый хвост:
— Ярена осерчала, за то, что я её Ягой назвал, — кот сердито встопорщил усы: — А чего она? Со смертью играется? В избе на мертвецкой тяге катается? Нога, опять же, костяная? Яга и есть.
— Нога костяная? — удивился я.
— Н-но. Она по молодости, вишь, сильно хотела приятеля своего превзойти, был такой, Дмитрий Пожарский, слыхал, может?
— Как же не слыхать, слыхал.
— Ну, ты уникум! Сейчас молодёжь вообще историю плохо знает, — кот, похоже, соскучился по разговорам. — Все самонадеянные. Ярена вот тоже… была. Она хотела, как тот Пожарский, умственной магией владеть — ан, не совладала. Вишь, мёртвая энергия-то в тело и хлынула. Ух, первые сто лет после того на неё смотреть жутко было…
— Да ну⁈
— Я тебе говорю! Ох, страшна была-а-а, почище Великой магической войны.
— А потом?
— А потом тык-мык, нашла способ выдавливать, значит, наружу этот… как сказать-то? Некроз, что ли? Выжимала из себя по капле. Двести лет назад даже в люди снова вышла.
— Так она жива⁈
— Живёхонька, чё ей сделается! Бегает как магический веник! Из схрона вышла матёрым архимагом, никто уж и не расчухал, что у неё одна нога-то всё ещё мёртвая. А архимаги щас на вес золота, сам знаешь. Её чуть не на руках до академии донесли и почётным ректором назначили.
— А нога?
— А чё нога… Погоди, ещё лет сто, и она мертвячку из себя окончательно выдавит. Сейчас-то одна ступня осталась… Поторопился я. Если б не язык мой болтливый, жил бы себе припеваючи, сметану в столовке жрал…
— Тебя не кормят, что ли?
— Да ко-ормят… Сюда выносят, в миске. Сам понимаешь, шик не тот.
— Сидишь-то долго?
— Сто писят лет ужо.
— С условием, поди?
— А как же, она ж такое любит.
Это верно. Любила Ярена такие шуточки.
— Дай-ка я угадаю. Кто твоё настоящее имя знает, тот тебя и освободит?
— Ну, почти попал.
— С собой заберёт?
— Вот теперь попал. Или из дедов подсказал тебе кто. Раньше-то приходили энтузиасты, с цельными именными списками! Выкрикивают, вычёркивают, — кот покрутил головой, — умора.
— А я ведь знаю, как тебя звать, — прищурился я.
— Ну? — ухмыльнулся кот.
— Смейся-смейся, морда твоя мохнацкая. «Баюн», смею предположить, каждый первый выкрикивает, да всё без толку, потому как не имя это, а прозвище. Ярена звала тебя Мотей. Сидит, поди, в своей некромантской избушке и удивляется: чего это никто сто пийсят лет не может имя «Матвей» выкрикнуть? А ведь когда Змей начал свои опыты проводить, алфавит совсем другой был. И звали тебя, — я наклонился совсем близко и прошептал: — «Модель адамантиевая трансформируемая высокоразумная — 15». Старославянской записью: МАТВЕИ.
Кот словно наэлектризовался весь, разом сделавшись вдвое пушистее. Адамантиевый ошейник распался надвое и брякнулся на снег.
Мотя впился в меня круглыми, как два фонаря, глазами, прошипел также тихо, как я:
— Тебя как звать⁈
— Дмитрий, — чинно представился я. — Пойдёшь ко мне жить? Токмо чур домашних не пугать! Сметану и любые прочие блюда на твой вкус гарантирую, а ты в обмен — песни пой. Дядька у меня шибко старенький, нога хромает. Лечилки еле на день хватает, а из меня маг-лекарь пока… — я развёл руками, — только на поддержание.
— Да уж вижу, — кот окинул меня пронзительным взглядом, чисто просканировал. — Тебе бы тоже моих песен послушать не помешало.
— Так я и не откажусь!
— А дети в доме есть? Я, понимаешь ли, сказки рассказывать люблю.
— Трое!
Кот приободрился:
— Пошли!
Когда мой автомобиль завернул во двор, кот посмотрел на меня искоса:
— Особняк Пожарских?
— Верно.
— Никак, записи первого Пожарского читал?
— Читал, конечно.
Не говоря уже о том, что я же их и писал.
— Молодец! — веско похвалил кот. — Далеко пойдёшь!
ПОДОТЧЁТНОЕ…
Матвей был представлен домашним, незамедлительно очаровал детей, провёл, как договаривались, для всех домочадцев сеанс сольного пения, после которого опасливо поглядывающая на него повариха Осьмуша прониклась к высокоинтеллектуальному кошаку неограниченным доверием и остаток дня баловала его деликатесами.
Наевшись вкусностей, кот помчался играть в прятки с детьми. Ну, в самом деле, как-то психологическую травму от многолетнего сидения на цепи надо залечивать? Прятки для этой цели были сочтены замечательным вариантом. Я ради такого случая разрешил четвёрке бегать по всему особняку, кроме личных комнат.
Однако, история с Мотей так благодушно завершиться не могла.
Не прошло и двух часов, как в особняк примчался взмыленный посыльный из Академии:
— Поручение к студенту Пожарскому от заведующего материальной частью Академии!
— Студент Пожарский завтра на учёбу явится! — отбрил его Пахом, не пропустив дальше самого первого «грязного» ковра у входа. — Подай сюда свою бумажонку. Коли у его светлости время образуется, он посмотреть изволит. Да ступай, нечего тут топтать!
Я по случаю слушал это препирательство из длинной галерейки, в которую привезли наново написанные родовые портреты. Вышел посмотреть на развеску — а тут цирк сверх программы показывают!
Нога у Пахома после Мотиного концерта вела себя куда лучше обычного, и он так резво принялся теснить посыльного, что и на улицу выпер бы, если бы тот не вцепился в дверные створки.
— Погодите! Я не… — сдавленное пыхтение, — не могу… вер… нуть… ся… без… кота!
— Руки убери, теребень непонятливая! Все узоры изляпал!
— Да погодите же! Ваша светлость! Ваша светлость!!!
— Щас! Князь
