я оказался свидетелем, к тому времени, когда угли совершенно догорели, превратилось в страшное ярмо. Так и хотелось заорать: «Господи! Ты исцелил это дитя, а расхлебывать мне?!»
…
Несколько дней мы не двигались с места. И даже немного обжились. Я построил для Аники нечто, напоминающее собачью будку и сплошь выложил ее травой и еловыми лапами. Там она и отлеживалась. А я приносил ей то, что умудрялся добыть в лесу и местной речушке. Не смотря на скудный рацион из мелкой рыбешки и костлявых зайцев, девочка полным ходом шла на поправку. К концу третьего дня она уже сама могла отойти по нужде и перестала просить меня снести её в густые заросли. Но я знал, что девочке для полного выздоровления необходима хорошая еда и молоко. Кроме того, ей нужна была какая-то одежда, крепкая обувь и… кусок мыла. В своей замурзанной, залитой гноем и бог весть еще чем, рубашонке, с босыми ногами, на которых так же, как на руках, топорщились нестриженные, обломанные ногти, с сальными волосами она напоминала оживший труп.
Поэтому все это время я морально готовился выйти все же к людям, и на рассвете четвертого дня мы оказались на опушке леса. Вниз с холма меж зеленеющих пашен и садов бежала приветливая дорога. А вдалеке, в низине, расположилась большая деревня.
Я невольно тянул носом воздух, и, хотя на таком расстоянии это было невозможно, мне показалось, что до меня доносится уже успевший позабыться дух человеческого жилища – дымки каминных труб, выбивающий слюну густой запах копченого окорока, острый запашок коровьего помёта и невероятный сладкий аромат цветущих яблочных садов.
Я покосился на Анику, надеясь и в её лице найти какой-то отклик на открывшуюся перед нами мирную картину. Я был уверен, что привезли ее именно оттуда, и вид родной деревни непременно в ней отзовется. Но взгляд ее был тусклым и угрюмым. Она даже отошла под густую древесную сень, словно желая спрятаться, и я в очередной раз убедился, что ничего хорошего в этом селении девочку не ждет.
- Нам нужно кое-что приобрести, Аника, - сказал я.
- Я не пойду туда. И ты не ходи, - девочка враждебно глядела на далекие домики с весело вспыхивающими от солнечных лучей окошками.
- Тебе нужно молоко и масло. А еще у нас заканчивается соль, совсем нет одежды для тебя и… мыла. А юной леди необходимо отмыться и одеться, - объяснил я, а потом добавил, - Я тебя не заставляю идти со мной. Но тогда тебе придется провести весь день одной на этой опушке.
В глазах ее мелькнуло облегчение, но она тут же с подозрением спросила:
- А ты точно вернешься?
- Даже не сомневайся. Еще до заката я буду здесь. Ты увидишь меня еще издали и сможешь следить, если захочешь. Вот вода и еда. Главное – никуда не уходи и ничего не бойся.
Она вдруг оживилась.
- Я пока попробую поискать дом! Наверное, если буду стараться весь день, у меня, наконец, получится.
Я неуверенно кивнул, не понимая, что она имеет в виду. Может, взглядом собирается найти свой дом в деревне?
…
Каждые сто шагов я оглядывался и махал девочке, и она, стоя на высокой опушке, махала в ответ. Приближение к деревне будило во мне что-то затравленное, дремучее, казалось, я скукоживаюсь и превращаюсь в старую крысу, которую рассел загнал в тупик. А эти периодические взмахи снова возвращали меня в человеческий облик. Хотя бы на сто шагов. Приятно было сознавать, что там, на холме, остался человечек, который верит в меня, доверяет и ждет.
К полудню я, постаравшись заправить под шляпу отросшие патлы и надвинуть ее как можно глубже на брови, наконец, добрался до деревни и, пройдя по главной улице, оказался на рыночной площади. Оживления особого не было, и на меня никто не обращал внимания. Просто какой-то путник, разживающийся солью, мылом и едой перед дальнейшей дорогой.
Некоторую неловкость я испытал, когда дело дошло до одежды. Я никак не мог заставить себя даже остановиться перед женскими платьями. Я понятия не имел, что конкретно нужно девочке, а задавать вопросы и демонстрировать свое невежество мне казалось, будет выглядеть подозрительным. Поэтому я решил купить ей мальчиковый костюм – сюртучок, брючки, сорочку и башмачки. И в походе ей будет проще, и мне при покупке не придется краснеть и мямлить.
Закупив все необходимое – включая добрый горшок масла, половину копченого окорока, кувшин молока и большой жестяной таз – я собрался в обратный путь. С трудом я миновал поскрипывающую на легком ветру вывеску «Харчевня у Рона». Отчаянно хотелось съесть что-нибудь домашнее, выпить прохладного эля, но я волновался за девочку. В гору, да еще с тяжелой поклажей, идти придется гораздо дольше, а я обещал вернуться до заката.
И тут я увидел ту самую старуху! Она, сгорбившись, правила уже знакомой кобылой, восседая на козлах, а в разбитом коробе телеги криво стоял гроб. Настоящий! Так и захотелось заорать: «Гроб пустой!», но, когда телега, поднимая дорожную пыль, поползла мимо, я увидел, что гроб открыт и вовсе не пуст. Над краем его виднелся маслянисто блестящий кончик носа и бледные скрюченные руки, держащие четки.
Я машинально снял шляпу и закашлялся в облаке пыли. Старуха безразлично коснулась меня хмурым взглядом, но в ответ на мою отвисшую в изумлении челюсть, кинула второй взгляд – полный враждебности и подозрительности.
- Повезла…, - выдохнул кто-то рядом. Я оглянулся и увидел за невысокой живой оградой пожилую женщину, задумчиво провожающую скорбную повозку. Заметив мой безумный взгляд, она смущенно поинтересовалась: «Вы были знакомы?»
- Что? О, нет! – ответил я и тут же придумал отговорку, - Мне просто показалось странным, что пожилая леди совсем одна. Неужели никто ей не поможет?
- Ничего, справится. Когда они зарывали дитя, как собаку, помощи не просили. А здесь… и попросила бы, не получит, - женщина криво усмехнулась, - Может, сами придете на помощь?.. Кстати, кто вы?
- Прошу прощения. Я не представился, - спохватился я, - Меня зовут Бенджамин Лоусон. Я путешествую со своим сыном и зашел в деревню за провизией. Кажется, мы видели их около недели назад, поэтому я так и удивился. Мне тогда не показалось, что усопшая… больна.
- Кэти Старр, - представилась в ответ старушка и замолчала на минуту, внимательно меня изучая. Видимо,
