Книга Кошмары - Ганс Гейнц Эверс

и остались лежать, греемые солнцем. Но самка вскоре пришла в себя. Она не спеша подползла к своему истомному жениху, схватила его, абсолютно беспомощного, за голову и начала поглощать. Задыхаясь, она бесконечно медленно, миллиметр за миллиметром, заглатывала своего партнера, и это было ужасное зрелище – все мускулы ее тела напряглись в усилии пожрать тварь, большую по размерам, чем она сама. Казалось, ее челюсти не выдержат и в какой-то момент треснут; с каждым рывком тело ее любовника все глубже уходило в пасть к ней. Наконец, остался торчать лишь кончик хвоста длиной с человечий перст: дальше он просто не мог продвинуться. А она лежала на земле – распухшая, отвратная, неспособная даже шевельнуться.

– Поблизости не случилось палки или камня? – поинтересовался доктор Хандл.

– К чему? – вопросил Бринкен. – Разве же я имел право наказывать змею? Природа, в конце концов, – храм дьявола, а не бога, об этом еще Аристотель говорил. Нет, я только и сделал, что схватил кончик хвоста, торчавший у нее из пасти, и вытащил незадачливого возлюбленного из чрева его прожорливой зазнобы. После они еще с час лежали рядышком на солнце – хотел бы я знать, о чем они думали все это время… После змеи уползли в кусты, притом в разные стороны: он – налево, она – направо. Даже змея не дозволит себе съесть собственного супруга во второй раз. Но тот бедняга после случившегося, возможно, станет осторожнее.

– Ничего из ряда вон выходящего, – произнес Эрхард. – Самка паука всегда пожирает самца после совокупления – это известный факт.

Бринкен продолжил:

– Mantis religiosa, самка богомола, даже не дожидается конца. Наблюдать ее манеры вы можете хоть бы и прямо здесь, на Адриатике, – в этот сезон вам не придется долго искать спаривающихся особей… Самка ловко выворачивает шею, хватает передними придатками-клещами голову самца, оседлавшего ее, и начинает пожирать в самом разгаре акта. Ни в чем, господа, человечество так не уподобляется животным, как в своей половой жизни. И я лично не нуждаюсь в сентиментальных излияниях даже самой красивой из гурий, которая впоследствии внезапно оказывается змеей, пауком или богомолом.

– Я еще не встречал ни одной такой! – заметил доктор Хандл.

– Это вовсе не значит, что вы не повстречаетесь с ней завтра, – ответил Бринкен. – Взгляните на анатомическую коллекцию любого из университетов. Там вы найдете самые невероятные комбинации атавистических уродств – даже и такие, до которых не смог бы додуматься обычный человек, если бы напряг всю свою фантазию. Вы найдете там целое животное царство в человеческом обличье. Многие из этих уродов проживают семь лет, двенадцать… порой и больше. Рождаются дети с заячьей губой, с расщепленным надвое небом, с клыками и поросячьими рылами, дети с перепонками меж пальцев рук и ног, с лягушачьими ртами, головами или глазами, дети с рогами на голове, но не как у, скажем, козла, а с кожистыми, похожими на клещи жука-оленя. Вы можете повстречаться с этими чудовищными атавизмами на каждом шагу, и разве стоит удивляться тому, что отдельные черты того или иного животного могут быть повторены в человеческой психике? Когда кругом столь много подобных аномалий, разве же можно поражаться тому, что в некоторых человеческих душах ярко выражены звериные черты? Еще хорошо, что мы не встречаемся с ними чаще, к тому же люди не очень-то охотно говорят о таких вещах. Вы можете долгие годы близко знаться с каким-нибудь благовидным семейством, не зная, что один из сыновей – полный кретин, упрятанный в соответствующее заведение.

– Согласен! – сказал Эрхард. – И все же вы не объяснили нам, почему имеете зуб на женщин. Скажите, кто был вашей… самкой богомола?

– Она, – сказал Бринкен, – каждое утро и каждый вечер молилась богу, даже склонив к тому меня. Не смейтесь, граф, все было так, как я говорю. Она каждое воскресенье дважды ходила в церковь и каждый день – в часовню. Три раза в неделю она навещала бедняков. Она… – Он вдруг прервался надолго, чуть разбавил виски в своем бокале, выпил – и только потом продолжил рассказ: – Тогда мне было всего восемнадцать, я заканчивал школу, и это были мои первые каникулы. Когда я учился в школе и в университете, моя мать всегда отправляла меня на отдохновение за границу: ей казалось, это сослужит добрую службу моему культурному уровню. Я проводил время в Англии, в Дувре, со своим учителем, дико скучая. Случайно я познакомился с сэром Оливером Бингхэмом, мужчиной лет сорока, и он пригласил меня погостить у него в Девоншире. Я сразу согласился, и через несколько дней был уже у него.

Замок Бингхэм, эта великолепная сельская резиденция, служил семейству вот уже более четырехсот лет. Был там большой и ухоженный парк с площадками для игры в гольф и теннисными кортами; через поместье протекала слабая речка с привязанными у берегов лодками. Две дюжины породистых лошадей для верховой езды дожидались наездников в конюшнях – все эти удобства были в распоряжении гостей. Тогда я впервые вкусил щедрое английское гостеприимство – и моя юношеская радость не знала конца и края.

Леди Синтия была второй женой сэра Оливера. Два его сына от первого брака уехали учиться в Итон. Я сразу понял, что она была его супругой лишь формально, ведь с сэром Оливером они жили порознь, как чужаки. В отношении друг друга они были вежливы до тошноты – и в этом, поверьте, не было принуждения, – но и только; их союз сберегала врожденная и с годами выпестованная способность к компромиссам.

Гораздо позже я понял, что сэр Оливер, прежде чем представить меня своей жене, намеревался предостеречь. Тогда я просто этого не заметил. Он сказал:

– Послушай, мальчик мой! Пойми, что леди Синтия… она… в общем, будь с ней поосторожнее! – Конечно, он не мог прямо изложить мне все свои опасения, и тогда я его не понял.

Сэр Оливер был старым английским помещиком, таким, какого вы можете найти в доброй сотне английских романов: Итон, Оксфорд, спорт и щепотка политики. Он находил удовольствие в сельской жизни, любил свое поместье и слыл крепким хозяйственником. В замке Бингхэм его обожали все без исключения: что мужчины, что женщины. Блондин с чуть смуглой кожей, крепкий телом и открытый духом, он отвечал взаимностью всем, кто его окружал, попутно навязывая свою бесхитростную любовь сельской закваски (особенно молоденьким служанкам, всем без разбору). Его похождения на стороне были настолько очевидны, что, казалось, одна только леди Синтия не замечала их.

Столь вопиющая неверность законной супруге просто убивала меня! Если на земле и была женщина, заслуживавшая слепой и всепоглощающей любви мужчины, то это была леди Синтия.