в большую ложу с неменьшим любопытством, чем на сцену. Мелкие купцы, их жены, модистки и чиновники, для которых кафе-шантан с его служительницами, был полон пикантной таинственности, с необыкновенным интересом устремили свои взгляды на четырех мужчин, которых так ясно и бесцеремонно отличали певицы от остальной публики. Такое поведение певиц доказывало всем, что четыре приятеля были очень близки к этому миру, к певицам и хористкам, что они — богатые люди и могут швырять деньгами. Всех интересовали люди, которым были доступны все эти полуодетые красивые женщины, и интерес увеличивался еще тем, что четыре господина мало обращали внимания на такое, оказываемое им, предпочтение. Оно не льстило их самолюбию, и относились они к нему так, как будто это было в порядке вещей. Рылеев, Пластырев, Сквернов и Резунов сидели с вялыми, деланными выражениями лиц, и лишь Пластырев, когда певица, уже явно адресовала свои улыбки их компании, щурил свои маленькие глазки и снисходительно улыбался. Резунов, не выпуская изо рта сигары, глядел больше на публику, разглядывая женщин, и лишь искоса взглядывал на сцену. А Рылеев и Сквернов сидели с поднятыми воротниками пальто, словно им было холодно, и вяло беседовали.
— Как не надоест этим женщинам ежедневно, из года в год, одни и те же веши, — говорил, пожимая плечами, Рылеев, — хотя-бы что нибудь новое, оригинальное. Я на их месте сошел бы с ума, мне было бы стыдно выступать ежедневно с одними и теми же номерами.
— Времени нет у них заниматься этим, ведь, сцена у них лишь придаточное занятие. Они посвящают свою жизнь и служат не кафешантанной сцене, а кафешантанному ресторану, и все их время идет на это служение. День у них для сна и отдыха, когда, же им учить новые номера. А главное, раз это не важно, тогда для чего и трудиться.
— Но это скучно, меня раздражает однообразие кафешантанного репертуара, мне хочется свистеть.
— Отправят в участок, — усмехнулся Сквернов, — и наконец ты забываешь то обстоятельство, что не все же посетители ежедневно бывают здесь и слушают одно и то же.
— Пожалуй, — согласился Рылеев, — но кафешантаны можно посещать только для того, чтобы проводить время с певицами. Платить же деньги ежедневно для того, чтобы слушать их, — я этого не понимаю!
— Ты прав, и потому я тебе советую послать за Дубровиной и Лили-Бон, они уже окончили свое и скоро будут готовы. Здесь, действительно, скучно, и мне хочется есть.
— Скажи, — проговорил, понизив голос, Резунов, как будто за себя и своих товарищей, — ты при деньгах? Сегодня у нас были крупные платежи.
— Пустяки, — ответил лениво Рылеев, — я получил сегодня аренду с Игнатовки... Пойдемте, господа...
Все встали и лица приятелей Рылеева сделались оживленными, хотя, переглянувшись, они как бы смутились друг перед другом. Перспектива широко покутить на счет Рылеева, который был для этого в подходящем настроении и при деньгах, все-таки соблазняла их. Стуча стульями, они оставили ложу и направились к коридору, ведущему к отдельным кабинетам. У порога их встретил с низким поклоном Ольменский и черная шеренга подобострастно и однообразно кланявшихся официантов. Ольменский быстро побежал к дверям кабинета, открыл их, Рылеев с приятелями очутились в большой комнате с ситцевыми обоями, веерами и китайскими зонтиками на стенах, низкими диванами и бумажными фонарями, с нарисованными на них золоченными полумесяцами. Это был турецкий кабинет.
V.
Когда спектакль окончился, было уже за полночь; ресторан сразу повеселел и оживился. Он наполнился говором и шумом, звоном посуды и хлопаньем пробок. Зал с трудом вмещал ту публику, которая возымела охоту продолжать развлечение за бутылкой вина среди ужинающего и пьющего народа, в атмосфере, наполненной ночною сыростью, запахом жарких и табачным дымом. Среди белых столов, пестревших посудой, то и дело шмыгали черные фигуры официантов, на которых светлыми пятнами выделялись их салфетки. Одни мчались с большими серебряными блюдами, над которыми поднимался пар от кушаний, другие спешили с подносами, уставленными бутылками и рюмками. Несмотря на то, что двигаться между столиками и гостями было неудобно, так как проходы были узкие, официанты действовали никого не задевая и никого не беспокоя. Казалось, вот-вот один налетит на другого с подносами, стаканами, бутылками, что; все полетит и разобьется вдребезги, а от соусов пострадают и виновники, и ближайшие гости. Но ловкие официанты пролетали один мимо другого, и ничего даже не звякнуло у них на подносах...
Общий говор увеличивался, шум становился однообразнее, все превратилось в картину общего пьяного времяпрепровождения людей, опорожнивших эту массу всевозможных форм, цветов и величин бутылок с винами и водками. Воздух густел от табачного дыма. Сидевшие за столами люди беседовали, сильно жестикулируя; у одних лица были красные и потные, а у других бледные и усталые. За редким столом не было женщины, набеленной, с подведенными глазами, в ярком платье и с пестрой шляпой на голове, с большими перьями и бантами, Костюмы, поддельная краска лиц и взбитые оригинальные прически, сразу отличали этих женщин. Кафешантанная жизнь была в полном разгаре, и певицы в вычурных нарядах играли важную роль в яркой картине ночного, общего кутежа незнакомых между собою людей. Всех собирала под одной крышей, сближала и роднила любовь к беспечному и веселому времяпрепровождению в обществе чужих, но близких им по наклонностям женщин, в отношении которых они не имели никаких нравственных обязательств. Всех соединяла уверенность в том, что общее пьянство, фамильярные и короткие отношения во всех проявлениях, основаны исключительно на стремлении к безмятежной, легкой жизни, не создающей тяжелых обязанностей, тревог и волнений. Всем казалось, что им иначе дышется в ночной атмосфере кафешантана, вдали от семей, службы, горячего воздуха и раскаленных мостовых. Царившие здесь женщины вдохновляли собравшееся разнообразное общество из офицеров, студентов и франтов, стариков и молодых, всех возрастов и общественных положений, характеров и темпераментов. Красивые, возбужденные от вина и мужского общества, кафешантанные певицы громко смеялись, возгласы их, взвизгиванья, торопливый, резкий говор на разных языках и искусственный хохот, господствовали над всем шумом пьяного веселья. Но, вместе с тем, роль хозяев играли мужчины, хотя в то же время они были и гостями. Мужчины требовали кушанья и напитки и угощали своих дам, считавших своею обязанностью развлекать угощавших их мало знакомых людей, быть веселыми и жизнерадостными. На большинстве столов сверкали серебряные ведра, из которых выглядывали горлышки бутылок, с наброшенными на них салфетками.
VI.
Женщины переходили от стола к столу, садились, покидали одних гостей для других,
