холере в каком-то Джелалабаде, и каждый жил собственным ритмом. Дежурившие несли смены, свободные от дежурств наслаждались летним отдыхом на охоте, на собственном огороде. Медиков стали выдёргивать кого с рыбалки, кого с пляжа, кого от тёщи или свекрови.
Приказы военными не обсуждаются. «Пункт командировки — южные широты, срок — две-три недели, причина — вспышка холеры. Вопросов нет? Разойдись!»
— Прилетели! Прилетели!! Госпиталь прилетел! Смена! — этот радостный крик застал Григория за утилизацией останков, работой, к которой женщин старались не привлекать. Где-то на задворках сознания блеснуло «Дождался! Дожил!», и организм начал освобождаться от чудовищного напряжения последних дней. Григория ощутимо повело. Земля предательски закачалась, норовя с размаху врезаться в лицо. Пришлось присесть, опереться руками о твердь. «Только бы не свалиться прямо тут, среди трупов», — молнией обожгло мозг. Превозмогая головокружение и не в силах подняться на ноги, санинструктор, прямо как был, на четвереньках отполз в тенек, под защиту горячей стенки модуля, оперся об её ребристую поверхность, откинул голову и с наслаждением рухнул в спасительное небытиё….
* * *
Сознание возвращалось медленно и неохотно. Вместе с ним просыпалось ощущение тревоги. «Чего это я тут разлёгся? Там же девчонки одни! Надо бежать!» — дернулся Григорий и почувствовал, что его руку кто-то крепко прижал к теплому металлу кровати, а на лоб легла горячая ладошка.
— Тихо-тихо, солдат, — раздался рядом с ухом чей-то испуганный шепот.
С трудом разлепив веки, Распутин увидел над собой огромные чёрные глазищи над белоснежной марлевой повязкой и угрожающе наклонившуюся колбу капельницы, зафиксированной на краю больничной койки и «подключенной» к его руке.
— Ты кто? — прошептал Григорий первое, что пришло в голову.
— С какой целью интересуетесь? — игриво усмехнулась незнакомка, терпеливо отцепляя пальцы Григория от железного края кровати и возвращая руку в первоначальное положение.
— И я тоже? — похолодел Григорий, осознав, что он находится в том же инфекционном модуле.
— Только обезвоживание организма на фоне переутомления, — успокаивающе проворковало глазастое чудо и неожиданно спросило, — а ты и есть тот самый Распутин, Великий Дамский Угодник?
— Нет, — буркнул в ответ Григорий, которому этот вопрос надоел хуже горькой редьки еще в училище, — тот погиб полвека назад смертью храбрых на боевом посту. Я — его вторая реинкарнация…
Незнакомка улыбнулась одними глазами, продолжая манипуляции с капельницей и, наконец, представилась:
— Просто Наташа. Реинкарнация номер один.
* * *
Позже Григорий узнал, что великим дамским угодником его за глаза прозвали сестрички медсанбата за постоянные попытки оградить их от переноски тяжестей и не пускать туда, где грязно и страшно. Сама же Наташа — доброволец, только что закончившая 4-й курс мединститута, прилетела вместе с госпиталем и случайно стала персональной сиделкой у Григория, наслушавшись рассказов про его героическое поведение.
— Тебе нужно обязательно поступать в медицинский! — убежденно говорила она Григорию, — нельзя закапывать такой талант и опыт! Возьмешь направление из армии и с твоим дипломом медучилища нужно будет сдать только химию!
— Опыт и талант рискуют закопать мои нынешние познания в химии, — отшучиваясь, вздыхал Григорий, польщенный, тем не менее, признанием его заслуг.
— Не закопают, — решительно возразила Наташа, — я беру над тобой шефство. У меня три золотые медали с олимпиад по химии и дедушка — академик. Я знаю его оригинальную методику преподавания и помогу тебе.
Наташа действительно оказалась хорошим репетитором. Её дедушка, академик Борис Николаевич Некрасов, приобщая внучку к своей профессии, подарил ей уникальный курс химии в стихах, анекдотах и историях, которые Наташа ненапряжно вливала в уши Распутину, не отрываясь от своих основных обязанностей…
— Запомнил, солдат? — и Наташа игриво заливалась смехом, от которого Григорий сходил с ума…
Химические задачки тоже решались шуточно.
— Какая доля сахара в сгущенном молоке, которое вылизал из банки пудель Тотоша, если ему показалось, что во всей 400-граммовой банке сахара было 180 граммов?
— Сколько граммов меда, в котором было 45 % глюкозы, съел медведь Топтыгин, если клетки его организма получили 200 г воды?
Одним словом, учиться у Наташи было интересно, легко и не только химии… Беспокойная, как ртуть, и порывистая, как сирокко, она заполнила жизнь Распутина, будто игристое вино пустой глиняный сосуд, празднично врываясь в размеренную армейскую жизнь фонтаном эмоций и напрочь срывая крышу. Поэтому решение Москвы оставить госпиталь в Афганистане после окончания эпидемии, абсолютно неожиданное для всех врачей, для Григория было весьма желанным подарком.
Восемь месяцев безмятежного счастья, придуманных командировок в медсанбат и всего остального, что удовлетворяет непритязательные потребности влюблённых, оборвалось, как это часто бывает на войне, на самой высокой ноте…
Дорога от госпиталя к аэродрому шла через Соловьиную рощу — красивый эвкалиптовый лес и излюбленное место засад душманов. Пока оформляли документы на эвакуируемых раненых, медицинская «буханка» опоздала встать в колонну. Пришлось догонять. Опасные заросли почти проскочили, когда по машине с красным крестом ударили из автоматов. Старшего, прапорщика, убили сразу. Водителя ранили. «Шурави! Сдавайся!» — закричали душманы, окружая машину, все сплошь молодые ребята, почти пацаны, один из которых говорил по-русски. Наташа накинула зачем-то на плечи белый халат, выскочила из кузова от раненых, замахала руками: «Сюда нельзя! Инфекция!»
Про инфекцию воины Аллаха слышали и, кратко посовещавшись, изменили свои планы. В плен решили никого не брать. Расстреляли из гранатометов. Наташа умерла мгновенно…
Чёрного от горя Григория, примчавшегося в медсанбат без всякого разрешения, на третий день забрал Ёжик. Ничего успокоительного не говорил. Никак не утешал. «Отомстить хочешь?» — задал краткий вопрос по пути в полк и, увидев утвердительный кивок, больше не проронил ни слова.
Благодаря агентуре ХАДовцев, которых не раз и не два выручал Лёха, банду вычислили быстро, тихо разведали текущую дислокацию, секреты и боевое охранение. В гости наведались перед рассветом. Часовых сняли без шума. Жестокий Ёж сунул в саклю со спящими боевиками хлорпикриновую шашку. Из окон и дверей почти сразу в руки разведчикам посыпались плачущие и сопливые моджахеды. Допрашивали бандитов вдвоём. Сначала Григорий только смотрел, что и как делает Ежов, потом помогал. В конце, когда дело дошло до того, кто отдал приказ расстрелять медицинскую машину, уже справлялся сам. Никаких эмоций при этом не испытывал. Мозг равнодушно констатировал, что при таком допросе всякие «не скажу» остались в кино. В реальной жизни всё зависит только от времени. Один ломается на третьей минуте, другому требуется четверть часа. Но результат всегда один. Для допрашиваемого — самый пессимистический. Когда вся картина гибели эвакуационной группы была ясна и всплыли любопытные подробности из жизни информаторов моджахедов, Григорий лично привел в исполнение приговор, но не испытал никакого
