каменной стене, а правую с мечом выставил вперед и перед каждым шагом нащупывал плитки пола острием. Все это, впрочем, не имело ни малейшего значения. Меня вел призрак, и предательства быть не могло.
Мы спустились по крутой узкой лестнице, и внизу забрезжил свет. Там был очаг, в котором пылали щедро наваленные поленья и трещали угли. Призраку полагалось бы у огня померкнуть, однако теперь он почти не отличался от живого человека — молодого, почти с меня ростом, в серой с малиновым ливрее.
— Кто это? — Голос Лурн прозвучал сзади, но уже близко.
Я не ответил, а последовал за нашим проводником.
Он привел нас к другой лестнице — винтовой и уходившей, казалось, в кромешную тьму. Мы долго спускались по ней, пока внизу не забрезжил слабый бледный свет.
— Куда мы идем? — спросила Лурн.
Я прислушивался к соловьиному пению. Ей ответил наш проводник:
— Туда, куда ты так стремилась, о пешка.
— Валориус, почему ты так заговорил?
Я пожал плечами и вышел вслед за нашим проводником в сад, раскинувшийся под светом звезд и убывающей луны. Он провел нас по стриженым газонам и мимо журчащих фонтанов. Там стояли статуи — короли и королевы, пращники и копейщики, рыцари, такие как я, и пешки, такие как Лурн. Над ними высились крылатые фигуры, еще белее и столь же неподвижные; и, хотя фигуры не шевелились и не дышали, мне показалось, что это не статуи. Они способны двигаться, подумал я, хоть они и не живые.
— Не может быть такого места под землей! — воскликнула Лурн.
— Мы и не под землей, — повернулся я к ней, — неужели не понятно? Мы прошли сквозь гору и вышли здесь.
— Среди белого дня!
— А теперь ночь. Помолчи, будь так добра.
Последнее я добавил оттого, что за спиной у нее стоял наш проводник, прижимая палец к губам. Он махнул рукой, но там, куда он указывал, я увидел лишь плотную купу кипарисов. Все равно я подошел к деревьям и, встав перед ними, услышал приглушенный, с повизгиваньем, скрип, как будто отворялся некий давным-давно закрытый портал. Я раздвинул ветви. Глаза мои ничего там не увидели. Отец (будто сидевший передо мной, с черепом, расколотым топором) позволил мне увидеть его мысленным взором.
Я встал на колени.
Он снял с плеч мантию и накинул ее на мои плечи, застегнув у горла. Лишь на миг я ощутил пронизывающий холод золотой застежки. Ощупал шею — и ничего не нашел. Но я знал тогда (как знаю и сейчас), где эта мантия покоится.
— Что там? — спросила Лурн.
— Усыпальница, — ответил я. — Но ты пришла сюда не для того, чтобы смотреть на усыпальницу, а чтобы стать королевой. Видишь луну?
— Мою госпожу? Конечно, я вижу ее.
— Она поднимается, чтобы увидеть твою коронацию, и уже почти в зените. А вон там круг из белых камней, — показал я. — Видишь?
Круг не замедлил появиться.
— Нет… Да! Да, теперь вижу.
— Встань там и жди. Когда лунные тени станут короткими, а все рощицы и тропки зальет лунный свет, ты сделаешься королевой.
Она с радостью повиновалась. Я встал перед ней на расстоянии примерно вполовину меньше того, на какое мальчишки бросают камень.
Помнится, она спросила:
— Не хочешь присесть, Валориус? Ты, наверное, устал.
— А ты?
— Я? Когда я вот-вот стану королевой? Ни за что! — Больше она ничего не говорила. Только спросила: — Почему ты трешь макушку?
— Туда ударил топор. Я тру потому, что рана зажила, а отец упокоился.
Луна поднялась еще выше, и рядом со мной преклонила колени одна из белых фигур. В руках у нее была белая шелковая подушка, на подушке лежал огромный шлем с забралом, белый, как самый чистый жемчуг, и увенчанный серебряной короной.
Я принял подушку и встал. Шестеро других белых фигур помогали Лурн облачиться в доспехи — доспехи, неуязвимые для любого меча: нагрудник, горжет, набедренные щитки. Как земля вращается вокруг луны, так и я описал вокруг Лурн полукольцо.
— От богини, которой ты служишь, прими корону, которая твоя по праву.
Когда она стояла, ее голова была выше моих вытянутых кверху рук, но она припала передо мной на колено, и я возложил шлем с короной на ее голову. Шлем, невесомый, как бледный плюмаж на его маковке.
Встав, Лурн на пробу опустила забрало; и я увидел, что теперь на забрале выгравировано белое лицо — ее собственное.
— Я королева! — Как будто запели десятки труб.
Я кивнул.
— Мы восстановим королевство, Валориус!
Я снова кивнул. Ведь я думал о том же самом.
— Я восстановлю королевство, и мы опять будем Играть. И в этой Игре, Валориус, я буду королевой!
Тогда я понял, что та, которую я целовал так часто, должна умереть. Люди говорят, что меч сам прыгает мне в руку. Это не так, однако немногие извлекают клинок из ножен столь быстро. Она парировала мой первый выпад латной рукавицей и попыталась ухватить меч за лезвие; меч выскользнул — оттого я и жив.
О нашем поединке в залитом лунным светом саду я скажу немного. Она могла парировать мои удары — и парировала. Я же ее ударов парировать не мог: слишком она была сильна. Я уворачивался, приседал и падал на землю снова и снова. Я надеялся на помощь, но никто не помог. Если бы одно желание могло заставить воздух ожеребиться, у меня был бы целый табун лучших скакунов. Но ни один конь так и не возник.
Зато наконец вышел Наш Господин Солнце, и это было еще лучше. Я сумел поставить ее к нему лицом и вогнал острие в глазную щель ее забрала. Стали внутрь проникло немного — на длину моей ладони, на ширину двух сомкнутых пальцев. Но этого хватило.
Что теперь?
Теперь я бреду куда глаза глядят. Если меня просят пророчить, я говорю, что мы должны свергнуть тиранов и построить новое государство для нас и наших детей. Если просят исцелить, я лечу их больных — когда в силах. Если приносят еду, я ее съедаю. Если не приносят — пощусь или добываю еду сам. Вот и все, разве что порой выдается случай побеседовать с заблудившимся путником вроде вас. К востоку лежит прошлое, к западу — будущее. Если ищете богов, то вам на север, а если блаженных, то на юг. Вверху стоит Всемогущий, внизу лежит Пандемониум. Выберите свой путь и крепко его держитесь, а то, если сойдете с него, можете встретить кого-нибудь такого же, как я. Счастливого пути! Мы больше не