стеснения и стыда вываливает на читателя всю свою подноготную. И что мы можем видеть?
Самые острые чувства, которые испытывает Ницше – это презрение и отвращение к людям. Не к каким-то конкретным особям или узким категориям: ко всем людям. Так выражается его мизантропия. Не это ли причина для создания причудливой концепции сверхчеловека? Не желание развития, не устремление к светлому будущему, а просто невозможность сосуществовать с тем вонючим (не советует ходить в церкви: там дурно пахнет из-за скопления людей) стадом, которым он считал человечество? Мудрецу просто неприятно находиться на одной планете с несовершенными созданиями, уничтожить их невозможно (хотя подобные фантазии, по-видимому, возникают!), и он начинает грезить о совсем другом мире, более приятном для его носа.
Ницше упивается своей мизантропией и считает ее стильной и благородной, но постоянные проговорки о скверном воздухе вокруг, неприятном запахе в церквях и просто вони от людей определенных категорий или национальностей позволяют предположить наличие у него своеобразной аберрации восприятия: он ощущал чудовищную вонь постоянно, то есть воспринимал приемлемые для всех остальных запахи как неприятные. (Возможно, в этом виноваты были его болезни и те лекарства, которые он заглатывал пачками – побочный эффект.)
Вот именно на этом и построено шаткое здание его мизантропии: не нравы, не слабость, не мещанство или христианская мораль, а именно умозрительная вонь – вот что он ненавидит в человеке, что заставляет его передергиваться от омерзения, а шаткие философские конструкции здесь уже пририсовываются дополнительно как приемлемое объяснение (оправдание) его неадекватной болезненной реакции.
Но лицемерие не заканчивается играми с обонянием.
Ненависть и презрение имморалиста не однородны. Над кем Ницше издевается с особенным упоением? Над Вагнером и Шопенгауэром. Почему именно над ними? Это единственные люди, кем он восхищался в молодости. И в попытках вытравить из себя последнее светлое чувство симпатии и признательности, он набрасывается на их философию и мировоззрение с остервенением бешеного зверя не потому, что эти конструкции ему враждебны, но только из-за того, что стыдится своих юношеских добрых чувств. Растоптать своё самое святое из-за стеснения и стыда – вот такая мрачная достоевщина с исковерканной психикой и душевным изломом на потребу публике.
Именно на потребу.
Ницше в своей истеричности хочет казаться искренним, но это лишь PR-технологии для продвижения своего творчества. Для 19-го века он был мастером подобных практик, что и обеспечило ему (правда, далеко не сразу) мировую известность и бессмертную славу.
Ницше утверждает, что пишет лишь для немногих избранных, чей уровень соответствует его сложной для осознания и принятия философии, но это лишь очередной трюк заигрывания с публикой. На самом деле он жаждет признания безусловного, всеобщего, вселенского. И использует для достижения задачи довольно примитивную методику:
Максимальное разнообразие, но и непоследовательность, эклектичность высказываний, полный разброд и шатание во мнениях – всё это служит только одному: в тот или иной момент, на этой или другой странице, но обязательно угадать, попасть в нерв каждому читателю. У любого есть свое слабое место и свой особый, интимный интерес. И пробудить этот интерес у каждого не так сложно: нужно только бить по площадям, затрагивая все возможные острые темы. Такая своеобразная философская ковровая бомбардировка напалмом: выжигать всю обширную территорию сознания читателя, в результате равнодушным не останется никто.
Следующая продуманная методика обработки публики помогает соорудить непроницаемый защитный кокон по всему периметру довольно шаткой в своей непоследовательности философской системы:
Ницше пользуется замечательной по хитроумности устройства двустволкой: во-первых, объявляет себя гением, а свои произведения – великими дарами человечеству; во-вторых, постоянно противоречит сам себе, отказываясь от многих своих спорных утверждений и нагромождая противоположные концепты.
На первый взгляд – это всего лишь мания величия, помноженная на непонятые массами сложносочиненные антиномии с глубочайшим смыслом, скрытом за неожиданными парадоксами – такие дзэн-коаны 19-го века, плюс постоянное исправление ошибок в ходе развития своего мировоззрения. /Что само по себе уже абсурд: если ты так непостижимо гениален, то твои «шедевры» не могут содержать ни ошибок, ни противоречий./
Но на самом деле – это идеальная оборона от критики. Если вы с чем-то не согласны – гуляйте полем! сами виноваты: не способны понять глубину мысли гения. В то же время любой поклонник в состоянии защищать учителя как продвинутый двуличный схоластик эпохи post truth. Корпус работ Ницше превращается в Библию с таким же набором противоречивых утверждений, где на каждую изобличающую прямую цитату, например, о восхищении войной и насилием:
«Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель»,
при желании можно выискать совсем другую:
«Против войны можно сказать: она делает победителя глупым, побежденного – злобным».
И спор может продолжаться довольно долго:
«…современное европейское человечество нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне».
Ответ тут же готов:
«…народ испытывает величайшие потери, которые несет с собой война… из-за того, что значительное число самых дельных, сильных и работящих людей из года в год отвлекается от их настоящих занятий и профессий, чтобы быть солдатами…»
С какой силой ни подавай:
«Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему»,
мяч будет отбит с не меньшей скоростью:
«Ветхий Бог изобретает войну, он разделяет народы, он делает то, что люди уничтожают друг друга (жрецам всегда была нужна война…). Война, между прочим, большая помеха знанию!».
Такую же оригинальную, но немного однообразную интеллектуальную «игру в бисер» можно затеять и с другими терминами (например, «наука», «истина», «справедливость») со схожим итогом. И в таком подходе философа видится продуманная система. В одном абзаце он восхищается евреями, в следующем дрожит от отвращения. Бери любую цитату и используй в своих интересах, но автор комплексно неподсуден: вот, посмотрите: здесь он говорит совершенно иное. Поэтому оборонять творческое наследие мастера от любых нападок может любой продвинутый специалист (Ежи Сармат) без особого напряжения: нужно просто хорошо ориентироваться в текстах, а они уже сами себя прикроют перекрестным огнем убойных цитат.
Но такое количество противоречий говорит на самом деле только об одном: Ницше не продумывал свои сентенции должным образом, не упорядочивал новые мысли в каком-либо соотношении со старыми. Он был уверен, что интуитивно прав каждый раз, когда что-либо (практически что угодно) приходило ему в голову, и просто это записывал как откровение. Он действительно считал себя пророком, а пророк не ошибается. Он непогрешим.
И чем вызвано такое яростное
