— пусто. Ни тебе писем, ни газет.
На моём третьем этаже громко колотили и, кажется пилили что-то. Дверь в квартиру напротив нашей стояла распахнута, мужики в комбинезонах, бетонная пылища, дым коромыслом! Соседка — моя тёзка, кстати, — стояла тут же, контролировала процесс.
— Здрассьте, тёть Оля.
— О! Привет, Олечка!
— А что это у вас?
— Да ты знаешь, — истошно завизжала болгарка, и наш разговор невольно перешёл на следующий звуковой уровень, — ХОТИМ КВАРТИРУ ПРОДАТЬ, А БЕЗ ЖЕЛЕЗНОЙ ДВЕРИ НИКТО СМОТРЕТЬ НЕ ХОЧЕТ!
Кажется, после того, как за два года их обворовали четыре раза, наши соседи начали считать, что пора съезжать с этой несчастливой квартиры.
— А-А, ПОНЯТНО! — ответила я и посмотрела на нашу деревянненькую, оббитую струганными реечками дверь, про которую мама говорила: пни раз — вылетит. Может, тоже пора задуматься? А то полподъезда уже забронировались, а мы всё сидим. Страшно иногда.
Ключи у меня лежали в боковом кармане сумки: один обычный маленький, с круглой головкой и второй, похожий на небольшой медицинский шпатель с пропилами, — но я привычно нажала на кнопку звонка. Бабушка всё равно всегда закрывается на защёлку изнутри.
Через некоторое время я поняла, что меня пытаются разглядеть в глазок. И, наверное, бабушка спрашивает: «Кто там?» — но из-за этого грохота ничего не слышно. Болгарка на секунду перестала выть, и я, пользуясь мгновенной паузой, выкрикнула:
— Баба, я!
Защёлка (или, как наша бабушка иногда её называет, «заложка») щёлкнула и двери распахнулись.
— ЗДРАССЬТЕ, ТЁТЯ РАЯ! — крикнула соседка.
Бабушка закивала, но голоса потонули в рёве инструментов, и мы зашли домой. Закрытая дверь от грохота спасала не очень, я чмокнула бабушку в щёку, скинула сандали и понеслась в ванную, руки мыть. Жрать хочу, прямо помираю!
И только когда мы закрыли за собой дверь в крошечной кухоньке нашей трёхкомнатной малометражки, стало можно мало-мальски общаться.
— Булочки-то забыла? — бабушка уже наливала мне борща. Она у нас хоть и старенькая, восемьдесят два скоро, но бодрая и деловитая. — Садись!
В кухне было привычно тесно. Хрущёвка же, что вы хотите. Какие же тут размеры? Два двадцать на два сорок, кажется… Шторы ситцевые в незабудках. С рюшами. А стены до самого потолка заклеены клеёнкой (рулонной такой, на тканевой основе), какие-то ромбы с мелкими розочками. Многие теперь так делают, раньше-то у нас в кухне и в коридоре верх стены от середины побеленный был, а низ — голубой краской покрашенный. Называлось «панели», все старые дома так сдавали.
И заставлена наша микрокухня была от всей души.
Как заходишь, слева сразу маленький древний холодильник, «Саратов». Какого он года, я даже представить затрудняюсь, знаю точно, что в тысяча девятьсот семьдесят третьем он приехал сюда со старой квартиры, где бабушка вместе со всеми своими восемью детьми (и даже уже семьями некоторых из них) жили до расселения. Он реально маленький, чуть выше стола.
Дальше промежуток, задницу впихнуть — и раковина, над ней — сушилка для посуды из толстых проволочек.
Справа от раковины трёхконфорочная электрическая «Лысьва», полученная от государства вместе с этой квартирой в далёком семьдесят третьем году.
Потом ещё один холодильник, чуть побольше — «Бирюса» (с приходом в нашу жизнь американских боевиков, про этот холодильник появилась модная шутка: что он «имени Бирюса Уиллеса»).
Окно, естественно, старое деревянное, с двойной рамой. Про такое диво, как окна пластиковые, мы, конечно слышали. Даже вон в доме напротив одно есть, весь двор ходил глазеть, когда его установили. Но нам не по карману. Может быть, потом когда-нибудь и удастся такие поставить, пока всё мечты, мечты… Надо бы хоть эти покрасить, пока лето и учёба кончилась, но перспектива покраски, если честно, вгоняла меня в дрожь.
Мало того, что наши старые деревянные рамы слегка перекосились, так ещё и краска на них кое-где начала шелушиться и отслаиваться чешуйками. Так что, чтоб новой краской покрасить, надо было сперва старую слезающую зачистить или хотя бы зашкурить. И столько в этих рамах всяких выступов и выемок присутствовало, просто капец.
Да ещё стёкла с двух сторон впритык к рамам нужно будет строительным скотчем обклеивать, иначе придётся потом бритвочкой попавшую на стекло краску отшкрябывать. Хотя, нет, опять траты лишние… Лучше уж газетные полоски на мыло прилепить.
И что меня сильнее всего удручает — сложная двойная рама. Нет, зимой я против неё ничего не имею, но вот красить… Для жителей жарких регионов объясню: это ж открыл первую створку (ту, которая глядит в комнату), за ней внутренняя часть окна сантиметров в десять-пятнадцать — и вторая створка, та, что глядит уже на улицу.
Даже помыть — тот ещё квест.
А под окном ещё и чугунная батарея-гармошка, также покраски ждёт, для комплекта.
С красками тоже ещё заморочка. Та, которая пахнет не очень убойно, сохнет минимум сутки. Закроешь окно раньше времени (да ещё, не дай Бог, снизу какая-нибудь капелька натечёт, а в ней, как в пузырьке, краска жидкая) — и всё, засохнет намертво! Отдирай потом и бойся, как бы стекло не лопнуло. А бывало, что и лопалось, видела я такие случаи. А нитру возьмёшь, которая полчаса-час — и уже засохла — дико вонючая, натуральный отвал башки. Вот и думай.
Думать про краски решительно не хотелось. Хотелось про борщ и чаю ещё.
Я плюхнулась за стол — о, про стол-то не сказала! — стол у нас в кухне тоже почти антикварный, лет тридцать-то ему есть. Причём, стол-тумба. Стоит прямо напротив входа, у правой стены, и шкафчик над ним, комплектом. Оба крашены белой краской с умилительно розовыми ручками.
На столе закипал здоровенный советский ещё стальной электрочайник, здоровенный как половина глобуса. Его у нас ещё каждый раз приходилось из сети выдёргивать по причине почти сразу сгоревшей кнопочки автоматического отключения. По этой же причине его требовалось караулить, а то так и будет кипеть, пока весь не выкипит.
Я заглянула внутрь, убедилась, что стоящая довольно высоко спираль прикрыта водой, села, чувствуя, как желудок прям прилипает к позвоночнику:
— Забыла, прикинь. И утром поесть не успела. Думала, помру.
Баба Рая поставила передо мной тарелку:
— Ешь скорей. Как экзамен?
— Да как всегда.
Я вообще-то отличница по жизни, хотя особой моей заслуги в этом нет. Легко даётся любая учёба, только и всего. Бабушка приобняла меня и поцеловала в висок:
— Умница моя!
Приятно, когда хвалят. В подъезде взревело
