простой почтовый конверт, — держи. Пока так. Если дела пойдут, в следующем месяце побольше подкину.
— Ой, спасибо! — заглядывать внутрь было как-то совсем неудобно.
— Да не держи в руках-то, в кошелёк убери.
Я поспешно спрятала конвертик в сумочку. Отец вытолкал моторку на глубокую воду:
— Ну всё, Коля, пока! — он подхватил пакеты. — Ты щас куда?
— Да домой, в Юбилейный. Пройтись хочу, голову проветрить.
— Или всё-таки проводить тебя?
— Да перестань, пап! Чё ты будешь… Проводят меня. Тем более, начальники его знают с кем и куда я пошла. Нормальный парень, не псих. Сержант…
Не знаю, аргумент это или нет? Для меня они все «товарищ военный». Сосед у нас раньше был, так я еле как запомнила, что он майор, а погоны так выучить и не смогла. Безнадёжная я в этом отношении, со-вер-шенно, ну реально — не удерживается информация в голове.
— Ну, всё тогда, я побежал, — папа чмокнул меня в щёку и бодро понёсся к остановке.
Я подошла к Вове, помахивая пакетиком.
— У меня есть рационализаторское предложение. Сесть где-нибудь тут на травке минут да десять. Как ты на счёт копчёной щуки? Очень мне её не охота домой тащить, пакет жирный, будет юбка потом в пятнах…
И мы посидели, даже не десять минут, а все двадцать. Чем мне нравится Якоби — и тенёк рядом, роща, и вода. Раз — и руки помыл от рыбы.
— У меня с рыбой тоже история была, — рассказывал между делом Вовка, — лет пять назад. Отправили меня летом в Горловку — это Донецкая область, — к дальней родне, поездом. Зарплату родителям два месяца не платили, да и в магазинах в Железногорске тогда вообще голяк был.
— Как⁈ Севера же всегда лучше снабжали?
— Ну, вот тогда всё и кончилось. Хорошо, отец рыбу красную привёз с рыбалки.
— А там ловится, по рекам?
— Конечно, полно! Ну вот, мать мне три рыбины сварила, и больше у меня ничего нет. Сел я в поезд, а там в моём купе семья армянская едет. Сколько-то проехали, вроде и поесть пора, я достаю эту рыбу — а они на меня такими глазами смотрят и спрашивают: это, мол, что? Я говорю — рыба красная. А они видят, что у меня стол пустой, давай аккуратно уточнять. Ну вот, говорю, отец выловил, а больше ничего. И тут этот мужик говорит: «Мальчик, а давай меняться? Ты нам рыбу — а мы тебе своих продуктов?» Мне, если честно, эта рыба надоела тогда до посинения. «Ну, давайте», — говорю. Они мне как давай выкладывать: курица жареная, лаваши, яйца варёные, овощи, фрукты, соусы их какие-то, — две сумки продуктов оставили, ещё и, по-моему, переживали, что так мало. На следующей остановке они вышли, а я до самого места королём ехал.
Слушать его было интересно. Я вообще слушать больше люблю, чем рассказывать.
— А море там тёплое?
— От самой Горловки далеко, в Мариуполь мы ездили, тоже к какой-то их уже дальней родне. Приехали — а небо хмурое, пляж пустой, не купается никто. Типа — ну, как же, пасмурно и волна. Я зашёл, а вода-то — солёная, сама несёт. Тем более, я плаванием несколько лет занимался. Да и двадцать восемь градусов, представляешь!
— Ого! После нашей-то водички…
— Ну! Я и поплыл, — Вовка усмехнулся: — Местные спасатели решили, что меня в море унесло. Подплыли на катере, круг кидают. Я его поймал, возвращаю им, говорю: «Зачем?» — «А ты что, не тонешь что ли?» — спрашивают.
Мы посмеялись. Эх, нам бы такую воду тёплую! Я дубак нашего залива категорически не люблю, хоть пляж тут обычно полон. В самую жару вода на мелководье еле как прогревается до восемнадцати! Плещутся как-то люди, но я — нет. Увольте-с.
ВОТ И ДОМ
Я так понимаю, «проводить девушку до квартиры» — занятие небыстрое, однако наглеть тоже не следовало, и мы пошли дальше. До дома оставалось километра два с небольшим — один под гору, да один в гору, ибо Юбилейный стоит на здоровенной круглой сопке, а мой дом — почти на самой её макушке.
Мы трепались про всякое и даже договорились встретиться на выходных.
И вот он, последний подъёмчик. Мой дом. Вон наш балкон с пёстро окрашенной обрешёткой. В садике (мама у меня воспитателем в детском саду много лет проработала), когда на крытых гуляльных верандах картинки рисовали, мама всегда приносила баночки с остатками краски на донышках домой — всё равно же засохнут — и подкрашивала тонкие реечки. У нас такой яркий балкон был и у тёти Светы с пятого этажа, она тоже воспитательницей работала, в том же саду.
В подъезд вела старая обшарпанная деревянная дверь, выкрашенная казённой краской цвета тёмной морской волны прямо поверх шелушащихся нижних слоёв.
Мы остановились у подъезда.
— Вот здесь я живу, девятая квартира. Это на третьем этаже. Я бы пригласила тебя чай попить, но не знаю, как мама с бабушкой на это среагируют… — мне было немного неловко…
— Не стоит беспокойства, — Вовка был сама предупредительность, принц Гамлет, блин, — Значит, в воскресенье, в девять тридцать, около танка?
— Хорошо.
Я протянула руку для прощания, и он галантно поцеловал кончики моих пальцев.
Всё, нужно зайти в подъезд.
Я взялась за дверную ручку. Вспомнила. Обернулась.
Он стоял и ждал, пока я войду.
— Только давай без цветов, ладно? — Вовкины брови слегка дрогнули; не знаю, может он и не собирался, но… — Я терпеть не могу букеты. Я не шучу.
Подъезд у нас был обшарпанным. Домоуправление недавно порадовало нас, что до планового ремонта осталось всего три года. Это ж до какого состояния всё дойдёт, пока дождёмся?
Хорошо хоть, ничем таким тухлым или подвальным не пахло, с этим нам как-то всегда везло. Но серенькое, унылое всё.
На площадке между первым и вторым этажом снова побили стёкла! Опять, видно, Петька с пятого этажа чудил. Вечно он расколотит, потом проспится — вставляет. А берёт, девки мне говорили, в соседних домах. Модно, да?
Между рамами валялись шприцы со следами крови. Когда ж эти наркоши-то кончатся…
А на прошлой неделе из каждого почтового ящика аккуратно выломали замочек. Продают их кому-то, что ли? Ну, хоть уголки им отгибать перестанут — открывай да смотри. Я заглянула в свой
