Джек взглянул на розовощекого Клуни, который так ловко жонглировал яблоками, потом на Клэнси, который дал ему куриную ножку. Он понял, что может довериться этим людям. Да и был ли у него выбор? — Ну и потом, есть еще Мери, — тихо добавил он.
— Мери? Твоя няня? — Клуни посмотрел на открытую дверь за спиной мальчика. — Она там?
— Она не няня, — поправил Джек, направляясь к двери. — Мне не нужна няня, да и Мери — тоже. Нам хорошо вместе. О нас заботятся слуги и мистер Шерлок. Когда они о нас вспоминают. — Он пожал плечами. Взяв в руки свечу, он знаком пригласил мужчин следовать за ним в соседнюю комнату.
Джек остановился посередине скудно обставленного помещения перед колыбелью.
— Это Мери. Мой отец — ее опекун. Так говорит мистер Шерлок, но я считаю ее своей сестрой. Это ведь правильно, что я называю ее сестрой, правда? Она здорова, потому что мне удается пробираться на молочную ферму и доставать ей молока. Она такая хорошая, спокойная, никогда не плачет и не капризничает. Мне не очень нравится менять ей пеленки, но я это делаю. — Он пристально посмотрел на Клэнси и Клуни. — Предупреждаю вас, сэры, я поклялся убить всякого, кто попытается причинить ей боль.
— Ах, Клэнси, ты только посмотри, — сказал Клуни, опускаясь на колени около колыбельки.
Мери не спала, но не плакала, а просто лежала на спинке и гулила. Легкий пушок огненного цвета покрывал ее головку. Большие, ясные, ярко-голубые глаза внимательно смотрели на посетителей.
— Я влюбился в нее, Клэнси, вот-те крест. Она просто ангелочек, — прошептал Клуни и в благоговейном страхе дотронулся пальцем до ее мягкой розовой щечки.
Мери захихикала. Клэнси поцокал пару раз языком и положил руку на худенькое плечо мальчика.
— Ты совсем не спал уже несколько дней, мой храбрый воин, я прав? Да и как бы ты смог заснуть при таком пьяном гвалте. Какой позор, приглашать всякий сброд в дом, где находятся невинные дети! Клуни, у нас появилось настоящее дело. Мы защитим их, этих невинных младенцев с мечами, этих…
— Я не младенец, — горячо возразил Джек, вырываясь из объятий Клэнси.
— И тебе, я полагаю, никогда не позволяли им быть, — мрачно согласился Клэнси. — Садись и ешь. Мы с тобой поговорим, а Клуни приглядит за малышкой.
Глава 3
В ту ночь родилась дружба. Приятели приняли решение остаться в Колтрейн-Хаусе. Днем они прятались вместе с Джеком и Мери, а по ночам весьма неохотно тащились вниз, чтобы обеспечить всех ужином. И каждый вечер осторожно заглядывали в большую гостиную, чтобы посмотреть, что там творится, а потом снова уползали в детскую, не произнеся ни единой строчки Шекспира.
Сегодня должно было состояться их первое представление, хотя ни одному из них не хотелось выступать перед отупевшими от пьянства мужчинами и их грубыми женщинами. Даже сейчас, подчинившись приказу Августа Колтрейна начать с того места, где он закончил в первый день, Клуни не мог выбросить из головы мысли о двух детях наверху и их несчастной судьбе.
Колтрейн-Хаус был полон противоречий. Большим, великолепным поместьем управлял ужасный хозяин. Подлый, бессердечный, грубый. У которого был такой храбрый, такой преданный сын, а под опекой такая милая, красивая девчушка. Два совершенных создания, лишенных какого бы то ни было внимания и заботы.
Возможно, это было к лучшему. Клуни не мог себе представить ничего более страшного, чем если бы Август Колтрейн вздумал продемонстрировать детей своим пьяным гостям. Мери, которой, по словам Джека, было всего шесть месяцев от роду, особенно бы могла пострадать — от пьяных женщин, которые, не ровен час, решили бы поиграть с ней в дочки-матери.
Как человек может так попирать все законы приличия? Привезти в свой дом кучу пьяных друзей и бесстыжих, развратных женщин, которых могли увидеть дети? Позволить такому сброду распоряжаться своим домом? Разорять его?
Как это печально. Сердце Клуни разрывалось при мысли о Джеке, который упрямо охраняет дверь в детскую уже столько дней. Мальчик лишил себя сна, не ел столько времени, боясь оставить девочку одну хотя бы на минуту, пока он спустится на кухню. Клэнси просто расплакался, наблюдая за Джеком в их первую ночь, когда они убедили мальчика поспать, заверив его, что будут охранять Мери вместо него. За все те годы, что они были вместе, Клуни ни разу не видел, чтобы Клэнси уронил хоть слезу.
Каким бы сильным ни было желание Клуни как можно скорее убраться из Колтрейн-Хауса, он поддался уверениям Клэнси, что сюда их привело само провидение. Его друг на самом деле верил в то, что они оказались в нужном месте и в нужное время, чтобы защитить этих детей от изверга-отца.
И они будут защищать их до тех пор, пока это будет возможно. Клуни пел Мери песенки, поил ее молоком, которое сам приносил с молочной фермы. Клэнси разыгрывал перед Джеком «Макбета», хотя мальчик дважды засыпал, держась за пухлую ручку Мери.
Джек сказал им, что через несколько дней Август Колтрейн и его компания уедут. Его отец никогда не оставался в Колтрейн-Хаусе больше недели и не появлялся чаще, чем два раза в год. Джек сказал об этом спокойно, даже бесстрастно. Почти так же хладнокровно, как объявил о том, что когда-нибудь, когда вырастет, он убьет своего отца за то, что тот сделал с Колтрейн-Хаусом.
Возможно, поэтому Клуни был даже немного рад, что Август Колтрейн приказал продолжить рассказ о семи возрастах мужчины, описанных Шекспиром. Джек был ребенком, но ребенок вырастет и станет мужчиной. Он пройдет все ступени этих семи возрастов. И перешагнет через глупого, эгоистичного, самовлюбленного отца, который не подозревает, что его самое большое богатство спрятано в детской, где замышлялась его смерть.
Большое яблоко пролетело возле самого носа Клуни, как бы напоминая ему, что пора начинать представление, и он, глядя поверх пьяной аудитории, презирая всех и каждого, сделал глубокий вдох и начал:
— «Сперва младенец, блюющий с ревом в руках у мамки», — не обращая внимания на шум, складывая руки так, будто качает младенца. — «Потом — плаксивый школьник с книжной сумкой, с лицом румяным, нехотя, улиткой ползущий в школу». — Клуни поднялся на цыпочки и сделал три нерешительных шага. — «А затем, — продолжал он, прижав руки к сердцу, — любовник, вздыхающий, как печь, с балладой грустной в честь брови милой. А затем солдат…»
— Послушай, Август, — раздался пьяный голос из рядов стульев перед камином, — сколько же еще? Три? Пять? По-моему, он сказал семь, не так ли? Нет, мы столько не выдержим. Послушай, парень, — крикнул красноносый господин, на коленях которого сидела шлюха с голой грудью, — остановись на трех. Больше не надо. Остановись на любовнике. Про это мы все знаем, да, дорогая? — спросил он у хихикавшей шлюхи.
Пока Клэнси собирал скудные декорации, поскольку был уверен, что их услуги больше не потребуются, Клуни выступил вперед. На беду он все еще держал в руке копье, которое ему было необходимо, чтобы изобразить возраст солдата. Распаленный текстом Шекспира, забыв, что он актер, а не солдат и что в глубине души был робким человеком, он вскричал:
