О чём говорилось не помню, но отец помрачнел страшно…
— Ну как же! — комментирует Всезнающий Следователь, — он понимаешь, Николай Иванович, батя твой, передовик производства, коммунист партбюро, уважаемый человек, а его тут, его потомство срамит и позорит!
— В-общем, после этого разговора отец бегом домой. На маму, она на кухне стряпала, тесто месила, наорал, за ремень и в детскую. Я за ним, смотрю, Юрка, мой второй старший брат, на кровати сидит, в комок сжался и руками лицо, голову закрыл, трясётся от страха, а самый старший, Толька, на полу, чуть ли ноги отцу не целует и кричит: "папочка! Папочка! Не надо! Прости! Папочка, миленький!" А отец прям как озверевший, хлещет его ремнём и, не орёт, а прям рычит как дикий зверь. И я так этого испугался, к маме на кухню, а она тесто месит и плачет, и всхлипывая сама себя убеждает, что правильно мол, правильно. После этого, я своего отца бояться стал и потихоньку возненавидел, а он меня. Он даже как-то признался маме моей, "по пьяной лавочке", в этом и я это услышал "случайно", но уже позже, когда мне лет двенадцать-тринадцать было. Толька после этого из дома как бы сбежал, не стал учиться в девятом классе, а поехал и поступил в ПТУ. А по осени, к нам пришли, в гости молодая пара, молодой мичман и его красавица жена. Им картошку посоветовал кто-то у нас купить, вот они и пришли договориться. Ну казалось бы, пришли, договорились и ушли. Нет же! Отец усадил эту красотулю на табуретку для гостей и расспрашивает. А она чего то, вдруг, разговорилась, "соловьём заливается", муж её стоит рядом и сопит недовольно, мама моя тоже смотрю нахмурилась, а меня отец в детскую комнату гонит, чтобы я на эту "раскрасавицу" не пялился. Ну, тут я и "выдал", две спички в нос засунул и начал ходить мимо этих гостей. Молодуха хохочет, зачем ты мол, мальчик спички в нос? А мама сразу, а это он чтобы внимание на него обратили. Тут они, гости эти, сразу распрощались и ушли. А через пару месяцев, первые последствия и проявились. Послал меня, Юрка, дверь, которая из дома на улицу, закрыть. Зачем-то и вдруг ему это приспичило. Я в коридор выбежал, разыгравшийся, весёлый такой, закрываю, ключ поворачиваю, а в оконце, через которое мы эту дверь открывали и закрывали снаружи, с улицы, из январской студёной темноты белая как у покойника рука и пытается меня схватить. Как я заорал и в дом! Юрка и ещё кто-то из пацанов там были, испугались. Чем кончилось не помню, но закрывать на ночь дверь меня после этого долго нельзя было заставить. Ну, а следующее, уже летом произошло. Толька, брат, на каникулы приехал, они с мамой сидели в доме и о чём-то разговаривали. А я сидел на крыше и черёмуху объедал. И потянуло меня к тем ягодам, которые подальше на дереве росли, я с корточек привстал и явственно почувствовал как меня кто-то в спину толкнул. Ну, свалился с крыши, сотрясение конечно, зрение после этого сильно ослабло. Взрослые поняли это и очки мне, только когда уже десять исполнилось, приобрели, а я то помню, что ещё дошкольником, сразу после этого случая, плохо видеть стал. А ещё через год, бесы, всё-таки, моего самого старшего брата "доканали", убили его.
— Корректировка земной реальности, — глубокомысленно кивает Архангел, — когда люцифер проникает внутрь и заражает человека гордостью, то это растёт в нём как раковая опухоль. Вы все, все три брата были опасно заразные. Поэтому Вседержитель и попустил, чтобы оба твои старшие погибли, один в восемнадцать, а другой в двадцать пять. А тебе Он сделал "прививку". Из-за слабого зрения и слуха ты стал менее гордым, очень стеснялся и стыдился этого, что тебя, хоть отчасти, смиряло, потому что, быть очкариком в то время, значило быть посмешищем.
— Глухарём ещё дразнили постоянно, — до сих пор немного обиженно вспоминаю я.
Отрочество
— Ну что ж…, продолжим, — говорит через, опять же неведомый для меня промежуток времени, Исследователь моего "гнилого нутра".
Ощущая себя уже мгновенно подросшим, четырнадцатилетним, спрашиваю:
— А как же со всем остальным "детским лепетом"? Ну там отобранный у одноклассника в первом классе пирожок, игры в "папу-маму" с соседскими девчонками, украденные…
— Костя! — строго перебивает меня Архангел, — ты сейчас в ГЕНЕРАЛЬНОЙ ПРОКУРАТУРЕ! Что ты мне начинаешь тут "дурака валять"? Теми делами, про которые ты мне сейчас, с тобой будет заниматься "оперативный отдел районного УгРо". И чего ты на меня так вытаращился?!
"Ну чего, чего?" — думаю я про себя. А как не вытаращиться, если моя Прекрасная Снегурочка, став ещё привлекательней (куда ещё прекрасней — не понимаю), превратилась то ли в учительницу, то ли в молоденькую "пограничницу-таможенницу". То ли платье на ней, то ли форма цвета морской волны вся расшитая золотыми нитями и украшенная алмазами, сапфирами и жемчугами. На погонах, как бы звёзды из двух рубинов, каждый…, Мама Дорогая! Да они, каждый, каратов по сто! Такого же в природе не существует! Это же невозможно! Может они ненастоящие?
— Во дебил, а? — слышится сзади из толпящейся за спиной "кодлы" сиплый хохоток, — как будто ЗДЕСЬ, может быть что-то ненастоящее.
— И не говори, — вторит ему другой, — а ОНА то, чё мол вытаращился, как "быдто ни понимат", чё да чё — через плечо!
— Да уж, — хихикает кто-то третий, — баб он ВЗГЛЯДОМ "раздевать" к этому возрасту хорошо научился! На "англичанке", на той, которая помоложе, отличненько так "тренировался"!
— Нууу, — сладострастно причмокивает второй, — та то "послаще" этой была, эта чернявая какая-то и худющая, а та пухленькая, блондиночка, сисечки третий номер и сосочки розовенькие!
— А может ему такие, брюнеточки, больше по душе, — возражает вообще кто-то четвёртый, — может он ЕЙ хочет "промурлыкать":
У ней такая маленькая грудь
И губы, губы алые, как маки…
Уходит капитан в далекий путь
И любит девушку из Нагасаки…
Не в силах уже терпеть одновременно бушующие во мне страсти, возбуждение от представления предстоящих в дальнейшей жизни плотских соитий и разочарований после них, обид и злобы от неосуществившихся мечтаний, дрожащим голосом, не поднимая глаз, я прошу:
— Дайте мне, пожалуйста,
