любой момент броситься к маэстро – подать, поднести, посоветовать, капать корвалол, искать врача или срочно вносить правки в сценарий. Она выглядела измученной, но так здесь выглядели все – никто не наносил макияж, все напяливали с утра то, что было под рукой, а волосы женщины перевязывали резинками – вот и вся прическа.
К полудню отчаянно захотелось есть.
Соня, борясь с усталостью, забралась на холм и решилась побеспокоить честную компанию.
– Мить, надень, – потыкала она в режиссера его же курткой, – надень, ветер-то какой. Тебе только заболеть не хватало.
Он, не отвлекаясь от разговора с Валторной, взял куртку в руки, но дальше не шевельнулся.
– Надень, – продолжила она канючить, – четырнадцать градусов, свитер у тебя тонкий.
Валторна замолчал. Митя не повернулся.
– Хорошо, не надевай. Только я ухожу, а ты будешь болеть один. Лечить тебя никто не будет, решать твои проблемы тоже будет некому. Равиль, дай ключи от машины.
– А мы на чем вернемся?
– А вы не вернетесь, вы все здесь сдохнете. – Соня развернулась и стала быстро спускаться.
Митя уже семенил следом.
– Что ты заводишься, видишь, мы же работаем. Ну, Сонечка…
– Я устала. Тебе надо есть. И мне надо есть.
– Хорошо, сейчас поедим, ты права. И мне надо собрать всех посовещаться.
– Что-то случилось?
– Нам надо отснять за три дня восемь сцен. Все, что должно быть на улице, все эпизоды.
– Почему за три дня?
– Потом листья распустятся. Это же видно будет в кадре.
– Так можно же сперва снять то, что идет в начале, а потом пусть они и в фильме распускаются, там тоже может быть весна.
– Нет, так нельзя. Мы по порядку не можем, всех актеров здесь неделю держать не будешь, денег-то на это нет. Надо все за три дня. Те, кто занят у нас в первых сценах, еще не приехали, поэтому другого выхода нет.
Соня помолчала. Ее давно перестали удивлять непродуманность и нелогичность съемочного процесса.
Митя все время повторял, что все – живые люди, обстоятельств много, денег мало, поэтому задача режиссера – подстраиваться и решать проблемы, а не творчеством заниматься. Он так, впрочем, и делал.
Сзади посигналила машина – ребята возвращались в гостиницу, все, видимо, устали, недоспали.
Уже втискиваясь на заднее сиденье, Соня догадалась спросить:
– А почему ты решил, что листья распустятся через три дня? Именно через три?
– Так биолог же был, помнишь, приехал проконсультировать. Почки смотрел, ножом их резал. Говорит, при такой погоде – три дня.
Соню с Митей завезли в гостиницу первых.
Анна догнала их в полутемном коридоре, схватила Митю за рукав. Соня не слышала их разговор, оставаться ей показалось неловким, да и страшно хотелось пить, а в номере была вода.
Митя не вернулся. Через полчаса она нашла его в холле, он сидел с Анной в углу, на Митю страшно было смотреть – плечи опущены, сгорбившийся маленький старичок.
Есть он не пошел. Работать тоже.
После обеда она не выдержала, открыла своим ключом. Митя лежал на кровати, свернувшись калачиком, в куртке и ботинках. На стуле рядом с ним стояла начатая бутылка портвейна.
Соня задохнулась от ужаса:
– Ты с ума сошел! Там ребята тебя разыскивают, время же идет, а ты тут разлегся! Ты можешь хотя бы три дня не пить, мы же и так ничего не успеем!
– Она приедет меня убивать. Она меня уже ищет.
– Кто, Анна? – тупо переспросила Соня.
– Не Анна. Дочь ее.
Повисла пауза. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, Соня не восприняла всерьез эти слова – устроила скандал, выволокла бы этого недоделанного гения на площадку и заставила работать. Но речь шла именно о Кате, поэтому работа на время отошла на второй план.
Соня присела на край кровати. Митино лицо под очками было мокрым.
– Ты что, Митька, ну что такое… – Она сняла очки, хотела встать за салфетками, но он схватил ее за руки, ткнулся в них губами и, сотрясаясь всем телом, разревелся по-настоящему.
– Митечка…
Она осторожно высвободила одну руку, погладила его по остаткам волос, по рукаву куртки.
Постепенно он успокоился. Икая, пересказал ей все, что услышал только что от Анны.
Соня молчала, даже не искала слова утешения. Ей самой было страшно, да и не осталось никаких сил.
«Бросить бы все это к чертям собачьим», – мелькнула мысль.
Постепенно он затих и заснул.
Она тихо встала, забрала бутылку и вышла из комнаты, заперев дверь.
Телефон сразу зазвонил, как подкараулил.
«Интересно, откуда она звонит… Может, уже здесь», – мелькнула мысль.
– Да.
– Что за манера у тебя стала отвечать таким коротким и сухим приветствием?
– Катя, чего ты добиваешься? – Соня обреченно вздохнула.
– Я добиваюсь, чтобы вы сдохли. Кажется, это было бы логично, правда?
– Ты очень нелепо выглядишь в этой ситуации. Я не враг тебе, и Митя не враг.
– А тебе? Друг, как я понимаю? И довольно близкий, правда?
– Мне он начальник. Я такая же вышедшая в тираж спортсменка, как и ты. Только у меня нет своего бизнеса. Мне надо как-то устраиваться в жизни, чтобы себя прокормить.
– Бизнеса у меня тоже больше нет. А у тебя есть родители, дорогая. Как они относятся к тому, что ты спишь с начальником?
– Ты прекрасно знаешь, сколько моим родителям лет. И мне нужно им помогать. Удивительно, что ты меня не понимаешь. Он не принадлежит никому из нас, он вообще принадлежит своей жене.
– Это поправимо. Спасибо за отличную идею. – Катя злорадно рассмеялась.
– Ну что тебе надо от меня?
– Во-первых, чтобы ты не сравнивала меня с собой… Я у тебя мужчину не крала.
– Да? Правда? – Соня начала выходить из себя. – А как тогда вышло с Георгием, ты не помнишь? Не крала? Может, ты его у меня купила? Только я не помню, чтобы ты заплатила мне за него деньги. А я, между прочим, собиралась за него замуж. И была бы мужней женой. И не приходилось бы мне… Ничего бы мне не приходилось.
– Ты мне мстишь? – Голос у Кати стал совсем другим.
Соня сразу это почувствовала.
– Катька, хватит дурить. Я тогда тебе ни слова не сказала.
– Это другое. У тебя еще будет муж. А я всегда одна, ты у меня последнее отняла! – Катя шмыгнула носом.
«Сейчас начнет рыдать, надо скорее заканчивать».
– Какой пошлый бабский разговор. Я вешаю трубку, меня работа ждет.
– Скажи мне сама, в каком вы городе?
– В Магадане, Катя. Чтобы тебе потом два раза туда-сюда не кататься. Давай приезжай, убивай нас. Отбудешь маленько и еще успеешь пожить.
– Ты еще и врешь.
– А ты унижалась перед своей
