— слегка брезгливо сказал второй, видимо мстя мне за шкурку полоза.
— Юноша cunning and dodging, — хмыкнул он и многозначительно взглянул на первого.
— Nothing like this! — возмутился я. Английский я знал с прошлой жизни.
Присутствующие посмотрели на меня с любопытством и переглянулись.
— Ладно, давайте пойдём навстречу молодому человеку, — со вздохом сказал пятый господин с узким капризным лицом. — Иначе это никогда не закончится. Юлия Павловна, внесите колокольчик.
Девица выскочила куда-то, и через несколько минут вернулась с небольшим медным колокольчиком. Который сразу же торжественно водрузили на стол.
— Сейчас мы вас свяжем, — сообщил мне четвёртый.
— Зачем? — не понял я.
— Чтобы исключить вероятность физического воздействия, — охотно пояснил он и с извиняющимся видом развёл руками.
— Короче, чтобы ты не жульничал и сам не дёргал, — прокомментировал Енох, которого всё это ужасно развлекало и заставляло изрядно нервничать.
Меня связали шарфом и привязали к стулу. Руки мне завели за спину.
— Приступайте, Геннадий, — велел четвёртый. — Позвоните в колокольчик, затем приподнимите его над столом.
Я кивнул Еноху, тот дёрнул колокольчик. Раздался мелодичный звон.
Присутствующие дружно ахнули, интерес ко мне чуть подрос.
Енох, наслаждаясь произведённым эффектом, попытался приподнять колокольчик, но не смог.
— Вот жопа! — выпалил он и разразился матами. Таких слов я не слышал даже от портовых грузчиков.
— Простите, это всё? — спросил четвёртый с видимым разочарованием.
— Колокольчик тяжелый, — ответил я.
— Юлия Павловна, запишите, респондент может звонить в колокольчик, но приподнять его, вращать, или же совершать иные физические воздействия не способен, — с оттенком презрительного превосходства процедил второй.
Блин, не надо было мне про шкурку полоза заикаться.
— Давайте проверим чревовещание? — с надеждой предложил первый.
— Не умею, — ответил я.
— Юлия Павловна, запишите — чревовещать испытуемый не умеет, — фыркнул второй.
— Тюпотология? — спросил первый.
— А что это такое? — удивился я. Впервые слышу.
— Ещё бы! — фыркнул второй.
— Это, молодой человек, разговор стуками, — пояснил мне профессор. — также входит в стандартный набор действий любого медиума.
— Нет, — покачал я опять головой.
— Юлия Павловна, запишите — не умеет, — уже изрядно начал веселиться второй.
Они перебрали ещё несколько предложений, но ни светиться, ни изрыгать эктоплазму я тоже не умел.
— Благодарю, Геннадий, — подвёл итог первый, который, как я понял, был председателем комиссии. — Проверка окончена. Мы с вами свяжемся.
— Это провал, — глухо протянул Енох и даже мерцать от расстройства перестал.
— Минуту, господа, — сказал я, увидев, что некоторые господа начали вставать. Фаулер сидел, нахмурившись, и с отсутствующим видом уставился в пол. На меня он подчёркнуто не смотрел.
— Но мы уже всё проверили, — нетерпеливо отмахнулся от меня второй, словно я назойливая муха.
— Нет, не всё, — сказал я. — Вы, господа, проверяли стандартные действия медиумов. Давайте я сейчас продемонстрирую нестандартные?
— Интересно! — остановился профессор и посмотрел на меня, — а что вы можете нам продемонстрировать?
— Шарлатанство! — скривился второй, всем своим видом демонстрируя, что ему некогда.
— Для этого вообще-то вы здесь и собрались, — напомнил я.
— А давайте! — поддержал вдруг меня третий и вернулся обратно за стол.
Члены комиссии уселись за стол.
— У вас, молодой человек, две минуты, — сообщил мне регламент первый.
— Достаточно, — кивнул я и, прикрыв рот ладонью, вдруг кто-то из присутствующих умеет читать по губам, велел Еноху, — отведи всем глаза. Протоколы — сюда!
Енох понятливо моргнул и буквально через секунду протоколы лежали передо мной.
— Уважаемая Юлия Павловна, — сказал я, демонстративно лениво пролистывая бумаги, когда Енох прекратил отводить им взгляды, — здесь ошибка. Меня зовут Геннадий Сидорович, а не Семёнович. Поправьте, пожалуйста.
Все ахнули. А Юлия Павловна уставилась на меня обалдевшим и одновременно восхищённым взглядом.
— А она ничего так, — заметил Енох, окинув её внимательным взглядом, — уж куда лучше твоей Изабеллы.
Я не возражал, если комиссия признает у меня способности к спиритизму, нужно будет обязательно с ней замутить. Или я — не я!
— Н-н-но как? — выдавил из себя профессор и аж подпрыгнул от нетерпения, — Геннадий Сидорович, а вы могли бы это повторить? Только… эммм… скажем… эммм… на заказ?
— Что значит, на заказ? — уточнил я.
— У меня во внутреннем кармане лежит бумажник, — блеснул глазами профессор, — не могли бы вы с ним сделать то же самое, что и с протоколами?
— Да почему нет? — пожал плечами я и взглянул на Еноха.
Через секунду бумажник лежал передо мной на столе.
— А мои очки⁈ Вы можете⁈ — воскликнул четвёртый.
Енох покачал головой:
— Тяжелые, не подниму. У него в кармане брюк носовой платок. Его могу.
— К сожалению, не могу, они тяжелые, — вздохнул я, — но носовой платок из кармана брюк могу.
— Извольте! — согласился тот.
Енох всё выполнил.
В общем, скажу я так, веселил высокую комиссию такими вот фокусами ещё добрых полчаса где-то. Нужно ли говорить, что заключение в протоколе прекрасной Юлии Павловны было положительным?
— К тебе пришли, — буркнула Степановна и развернувшись, утопала к себе, всем своим видом показывая, что ужас что происходит, ходють и ходють всякие. Не дом, а проходной двор какой-то.
Я с ней был совершенно солидарен. Все эти спиритические опыты утомили меня изрядно. До невозможности прямо. Хотелось завалиться на кровать и проспать эдак часов двенадцать. Молодой организм Генки Капустина срочно требовал отдыха.
Тем не менее, раз пришли, никуда не денешься. Кстати, надо будет сказать Степановне, чтобы не пускала посторонних во флигель в моё отсутствие. Там же мои личные вещи. Мало ли кто ещё ко мне припрётся?
Хорошо, что я по своей недоверчивой натуре книгу Лазаря и словари по латыни прячу в небольшую нишу, которую обнаружил в пристройке — видимо, когда рабочие строили этот флигель, хотели сделать что-то типа встроенной антресоли, но так до конца и не доделали.
Но в комнате свободно лежат мои личные вещи, немного денег. Нет, надо прекращать всё это! — вот так, ворча под нос, я вошел к себе в комнату и застыл у порога.
На кровати расселся Зёзик с моей единственной кофейной чашкой в руках, а в единственном
