отвлеченных науках – риторике, философии и богословии прежних веков.
В этом отношении достойно внимания то предпочтение, с которым некоторые лица при московском дворе, в том числе Федор и София, занимались церковной историей. Сын Петра Алексей – и эта черта характеризует, между прочим, бездну, открывшуюся впоследствии между отцом и сыном, – особенно охотно занимался чтением церковно-исторического сочинения Баронил и делал из него выписки. Это направление некоторым образом классического, по крайней мере основанного на латинском языке, воспитания было диаметрально противоположно тому реальному обучению, которое русские могли приобрести от германского и протестантского мира.
Многое зависело от решения вопроса, кто будет главным наставником России: Рим ли со своими отцами церкви и иезуитами, с латинским наречием и схоластикой, или те народы, которые упорно боролись против перевеса Рима, Габсбургцев, Испании, где англичане, голландцы, немцы, – те народы, умственное и политическое развитие которых в эпоху Реформации было выражением всестороннего прогресса человечества.
Россия могла примкнуть или к романскому, католическому, миру, великому в прошедшем, не забывавшему своих прежних прав и своего прежнего перевеса, державшемуся отсталых понятий о преимуществах империи и иерархии, жившему давними воспоминаниями, сделавшемуся анахронизмом, – или же к другой, северо-западной, обращенной к океану части Европы, к представителям новой идеи о государстве, новой политической системы, открывавшим новые пути в областях государственного и международного права, торговли, промышленности, науки, литературы и колонизации.
Россия предпочла учиться у новой Европы. Не малороссийские и польские монахи и богословы сделались наставниками Петра, а обитатели Немецкой слободы, находившейся у самой столицы и представлявшей собой образчик западноевропейской рабочей силы, предприимчивости и эрудиции.
Кошелев Н.А.
Из детства Петра. XIX в.
Петр вырос не в рутине азиатского придворного этикета, он не получил латинско-схоластического воспитания, которое выпало на долю его брата Федора; этим выигрышем он был обязан близости и значению Немецкой слободы, население которой состояло из разнородных элементов, отличалось некоторым космополитизмом и представляло собой нечто вроде микрокосма всевозможных сословий, призваний, национальностей и исповеданий.
Уже в XVI веке у самой Москвы существовала Немецкая слобода; она сгорела во время междуцарствия и польского нашествия в начале XVII столетия. Указом царя Алексея в середине XVII века предместье это было возобновлено. Религиозные побуждения заставили царя выселить иностранцев, до того времени проживавших в самой столице. В этой связи Немецкую слободу можно сравнить с так называемым ghetto, то есть с теми предместьями некоторых западноевропейских городов, где живут евреи. Тут в XVII веке сосредоточивалась жизнь иностранцев; тут были воздвигнуты лютеранская и реформистская церкви; тут жили врачи и негоцианты, пасторы и офицеры, инженеры и ремесленники. Население Немецкой слободы состояло главным образом из шотландцев, англичан, голландцев, немцев и др. Здесь встречались несколько утонченные нравы, непринужденная обходительность, умственные интересы. То обстоятельство, что иностранцы жили особо, препятствовало их обрусению; они представляли собой своеобразный элемент и служили друг другу опорой при сохранении национальных и религиозных особенностей, при удовлетворении нравственных, научных и литературных потребностей.
До известной степени здесь существовали национальные, религиозные и политические партии; но такого рода антагонизм был смягчен космополитизмом, свойственным вообще колониям. Слобода находилась под влиянием умственного развития Западной Европы. Здесь было много знатоков латинского языка; английские дамы Немецкой слободы выписывали со своей родины романы и драмы; шотландец Патрик Гордон, игравший в Немецкой слободе в течение нескольких десятилетий весьма важную роль, старался узнавать о всех усовершенствованиях в области механики, технологии, картографии на западе Европы, о разных сообщениях, делаемых в лондонской Royal Society. Жители Немецкой слободы находились в чрезвычайно оживленной переписке со своими родными и знакомыми на родине; весьма часто они предпринимали поездки за границу по разным причинам, с напряженным вниманием следили за ходом политических событий на западе Европы, например за событиями английской революции, войны между Англией и Голландией и т. д.
Все это свидетельствует о том, что Немецкая слобода могла содействовать сближению русских с Западной Европой и сообщать России результаты западноевропейской культуры[8]. Немецкой слободе было суждено служить звеном между Западной Европой и Петром во время его юношеского развития. На пути, пройденном Россией от более азиатской, нежели европейской, Москвы XVII века до более европейского, нежели Азиатского, Петербурга XVIII века, Немецкая слобода была, так сказать, важнейшей станцией.
И до Петра уже было заметно влияние Немецкой слободы на некоторых представителей русского общества. Были в России люди, которые не разделяли мнения духовенства, ненавидевшего иностранцев как еретиков, и черни, оскорблявшей «немцев» и иногда даже мечтавшей об уничтожении всей Немецкой слободы с ее жителями; были в России люди, которые умели ценить превосходство западноевропейской культуры и были склонны к учению под руководством иностранцев[9].
Таким представителем прогресса был боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Он пользовался особенным доверием царя Алексея, который часто посещал дом Матвеева, где, по преданию, познакомился с Натальей Кирилловной Нарышкиной, матерью Петра. Матвеев стоял у колыбели Петра, дарил ему разные игрушки, в том числе повозку с маленькими лошадьми. Когда Петру уже минуло десять лет, Матвеев почти на глазах юного государя был убит стрельцами. Его личность, несомненно, навсегда осталась в детских воспоминаниях Петра.
Отец Матвеева был когда-то русским послом в Константинополе и Персии, и его сын был также русским дипломатом, в период Северной войны находился в Париже и Вене, в Гааге и Лондоне. Матвеев сам оказал царю существенные услуги во время приобретения Малороссии. При довольно затруднительных обстоятельствах он в качестве дипломата и полководца отстаивал могущество и честь России. Заведуя Посольским Приказом, он был, по сути, министром иностранных дел. Один путешественник-иностранец прямо называет его «первым царским министром».
Довольно часто в доме Матвеева, украшенном различными предметами роскоши, заимствованными у Западной Европы, происходили переговоры с иностранными дипломатами. При опасности, грозившей царству со стороны Стеньки Разина, он давал царю мудрые советы. Матвеев заботился об интересах внешней торговли; заведуя Аптекарским Приказом, он постоянно находился в сношениях со многими иностранными хирургами, докторами и аптекарями, служившими в этом ведомстве. Жена Матвеева, как говорят, была иностранного происхождения. Его сын получил весьма тщательное воспитание, учился разным языкам и приобрел такую широкую эрудицию, что даже Лейбниц с особенной похвалой отзывался о его познаниях[10].
В обществе хирурга Сигизмунда Зоммера, многолетней практикой приобретшего в России значение и состояние, а также молдаванина Спафария, который служил в Польском Приказе и в то же время учил сына Матвеева греческому и латинскому языкам, любознательный боярин занимался естественными науками. Противники Артамона Сергеевича воспользовались этим обстоятельством в первое время царствования Федора Алексеевича для того, чтобы погубить ненавистного боярина. Его обвинили в колдовстве, в общении со злыми духами. По случаю ссылки своей на Крайний Север Матвеев в письме к царю Федору говорил о написанных им исторических сочинениях, в которых трактовал о
