Книга Жизнь человеческая. Сборник рассказов - Александр Олегович Фирсов

И тут он увидел, как мгла над горизонтом, куда он смотрел, стала быстро, как на юге отступать, и вот уже края горизонта окрасились оранжевым цветом, а ещё через минуту показалась ярко-желтая верхушка солнечного диска, неправдоподобно большая и словно бы пульсирующая, с каждым импульсом отправляя Феде и всему вокруг дозу позитивной жизнеутверждающей энергии. Фёдор глядел на это как завороженный, а затем в восхищении вскинул руки и захохотал. Он смеялся и не мог остановиться.

Невообразимое чувство радости охватило все его естество, которое невозможно было контролировать, да и незачем, ведь этому чувству хотелось отдаться без остатка. Сквозь слезы и спазмы в животе Фёдор открыл окно и стал нарочито широко улыбаться солнцу и выкрикивать приветственные фразы, которые звонко отдавалось эхом по всему ещё спящему двору. Через какое-то время чувство эйфории достигло таких пределов, что Федя уже почти ничего не различал вокруг, весь мир для него был залит радужно переливающимся светом, которым был ничем и всем одновременно. Лишь изредка до него долетали непонятные ударного характера звуки из ниоткуда, а затем, как во сне или в фантастическом кино, мелькали силуэты каких-то людей, обрывки разговоров, которые изредка доносились сквозь льющийся в уши благодатный свет.

– Да, пятьдесят шестая, точно… белая горячка…состояние тяжелое…высылайте машину, будем оформлять.

Но для Феди эти слова ничего уже не значили, равно как и все остальное в этом мире, и сам мир, и даже понятие о нем. Он был очень далеко от всего этого и с каждой секундой становился все дальше, уносимый потоками света в бесконечное путешествие. Он теперь и сам был этим светом, слившись с ним воедино, оставив ограниченного и пустого алкоголика Федора позади себя тусклой вспышкой, обликом в пустоту вечности, отраженным от безупречных граней великого драгоценного кристалла жизни.

Про Семёна

Семён сидел на жёстких деревянных досках летнего нужника и вот уже не менее получаса сосредоточенно вглядывался в щербины и трещины на высохшей, а кое-где уже откровенно трухлявой двери, которая в этот момент служила последним рубежом, отделявшим тонкую душевную организацию Семена от нетерпимости и невежества внешнего мира. Конечно, душевная организация младшего зоотехника-пчеловода Семена Бегункова не была такой уж тонкой, как он сам о ней думал. Впрочем, в совхозе репутация у него была человека толкового, хотя и чудаковатого. Все оттого, что Семён любил размышлять о таких вещах, о которых другие мужики не задумывались даже и на смертном одре. Есть ли жизнь после смерти? Можно ли корову обучить букварю и повлияет ли такая ученость на удои? И другие.

Народ над ним посмеивался хоть и беззлобно, но Семён все равно нередко обижался и в душе клялся жестоко отомстить обидчикам, но вскоре забывался, потому что голову его занимали всё новые вопросы мироздания, на которые ему ещё только предстояло найти ответы, как он думал, для общего блага всего человечества. По такому случаю ему нередко снились сны подобного толка: благодарные потомки из далекого будущего в разное время то силой мысли, то силой технического прогресса поднимали бездыханное, почему-то не разложившееся за многие века тело Семена из могилы. Они выражали благодарность от имени всего межгалактического коммунистического общества (то, что общество в будущем будет именно таким, у Семена не вызывало никаких сомнений) за все его идеи, благодаря которым стало возможно разрешить все самые главные вопросы вселенной, объединить весь мир под знамена Советов и направить блестящий космолет новой ментальной формации «интеллектус коммунизмус» (название «разум коммунизма» Семён отмечал особо и втайне гордился им, а налет латыни добавил для статуса, иронии же в таком названии не замечал вовсе) в светлые и счастливые для всех людей времена. Затем виделся ему парад в его честь, как подходят к нему разные видные деятели науки и политики разных времен, таким же образом вернувшиеся к жизни, и горячо жмут руку, хлопают по плечу и искренне благодарят за все. Среди них были Карл Маркс и Фридрих Энгельс, товарищ Сталин, Надежда Крупская отчего-то без супруга, Менделеев и Ломоносов, профессор Мечников, Капица и Кулибин и многие другие. Особняком держался Дмитрий Донской – любимый исторический персонаж Семена – в доспехах и на коне, в одной руке он держал икону с собственным ликом, а другой радостно махал Семену и что-то говорил даже, но было не слышно. Позже ему торжественно вручался орден за заслуги перед человечеством первой, обязательно, степени и затем под гул троекратного «ура» обыкновенно Семён просыпался. И верилось тогда ему, что всенепременно так оно и случится, нужно лишь держаться выбранного курса, как бы не было трудно порой, и на какое бы глухое непонимание в лице односельчан он не натыкался.

Вот и сейчас он всматривался в узоры, оставленные на дереве паразитами, и находил в этом зрелище необычайную схожесть с изгибами извилин человеческого мозга, который он третьего дня видел на плакате в кабинете фельдшера.

«И отчего только в мире одно подобно другому?» – думал Семён и поднимал многозначительный взгляд наверх, к маленькому запотевшему окошку, служившему единственным источником освещения сего отхожего места. Ум младшего зоотехника в такие минуты сразу наполнялся высокими образами, которые странным, похожим на танец образом сообщались друг с другом, формируя элегантную мысль, которая, бурно развиваясь, достигала апогея зрелости, а затем степенно и с достоинством откладывалась в качестве незыблемого, как сама земля, факта мудрости в голове Семена.

И вот что получалось:

«Вот бабы, например, вроде бы все разные, но на деле все равно – все одинаковые», – думал он.

В какой момент ум Семёна перешёл от сравнения человеческого мозга с деревянной поверхностью, изрытой личинками, к сравнению женского пола относительно друг друга, отследить категорически невозможно, равно как с трудом можно уловить связь одного с другим, но для Семена подобные завихрения мысли были в порядке вещей, и он даже не обращал на это внимания.

«С другой стороны, хоть и одинаковые, но все одинаковы по-разному», – Семён даже закивал головой, явно соглашаясь с этим утверждением, и припомнил, как мужики на работе жалуются на своих жен. И хотя все сетовали на одно и то же, в сущности, история у каждого была своя. Тут же на ум пришла его Нинка, которая тоже не отставала в этом вопросе от других баб. Семён тотчас помрачнел.

«И чего ей не хватает только? Ей бы радоваться, что ей такой умный и проницательный мужик достался!» – подумал он и почесал у себя пониже спины. Тем не менее философский настрой Семена был крайне чувствителен к пошлым материально-житейским сентенциям и как-то сразу хирел на их фоне, поэтому он быстро испарился, видимо, до лучших времен.

Семён вздохнул, наскоро закончил ритуал облегчения и через минуту был уже во дворе дома. Ласковое летнее солнышко приятно припекало ему затылок, вокруг пели ласточки, и на душе снова полегчало. Он решил никуда не торопиться, хоть и знал, что время к обеду, и Нина будет ругаться, если он опоздает, но очень хотелось присесть на скамеечку в тени мушмулы, выкурить папироску. Было ещё время до дел насущных, и хотелось насладиться погожим деньком, раз уж выдалась такая возможность. Запах сигаретного дыма смешивался с запахом свежескошенной травы и приятно щекотал ноздри. В голову опять полезли те же мысли.

«И отчего только проклятая дура его не понимает? Ну что ему до покосившегося забора или засора в дымной трубе, когда в мире столько всего интересного и неизведанного»? Ему сразу вспомнились рассказы о далёких и диких странах, про которые рассказывал однажды за бутылкой приезжий учитель географии. Славный разговор у них тогда вышел, редко когда Семену удаётся найти себе равного собеседника, которого можно посвятить во все свои размышления без страха оказаться непонятным. Правда, под вечер оба напились, разошлись во мнениях по какому-то вопросу, о котором теперь уже и не вспомнить, повздорили, и Семён набил географу морду – за сим и распрощались. Семён заулыбался, вспоминая тот случай. Было приятно вспоминать, что он смог отстоять свои интересы. Его не смущало то, что он даже примерно не помнил, какие интересы столь