вместе с мужем Зоси, ей убедительно наказывали посетить таких-то и таких-то друзей и родственников жителей деревни, причём вместо рекомендательных писем, по безграмотности женщин самого высшего круга тогдашнего времени, ей давали отвезти в Москву деревенские гостинцы: бурачки с сушёными ягодами, лукошки с начинавшими уже поспевать яблоками и грушами, штуку тонкого домашнего полотна, собственной работы полотенце, вышитое разноцветными шелками, смотря по степени любви и уважения, которые имелось в виду оказать дорогому человечку через приезжую из далёкой страны свидетельницу происходивших там ужасов.
Начатое столь горестно путешествие заканчивалось так весело и приятно, что, увлекаясь интересными впечатлениями и радужными мечтами, Зося всё реже и реже вспоминала про мужа.
Наконец, в конце восьмой недели со дня её выезда из Любишек засверкали перед её очарованными глазами золотые кресты на московских храмах, и, когда Грицко, повернув к ней улыбающееся лицо, вымолвил, указывая кнутовищем на красиво раскинувшийся перед их взорами, утопающий в зелени город: «Вот, пани, наша Москва», — сердце её заколотилось радостным предчувствием, и, не выпуская девочки своей из рук, она высунула свою хорошенькую грациозную головку из фуры, чтоб охватить любопытным взглядом незнакомое место, где ей суждено жить.
Какой странный город! Совсем не похож на Варшаву, где она много раз бывала с боярыней, взявшей её на воспитание, когда ей не было ещё трёх лет, от бедных, разорённых войной и внутренними смутами, родителей. Издали никаких не видать строений, кроме церквей, и их, кажется, такое множество, что она с удивлением спрашивала себя: да где же тут люди живут?
День клонился к вечеру, и чем ближе они подъезжали, тем громче и внятнее долетал до них звон колоколов... совсем другой, чем в Польше, такой властный, торжественный, проникающий в самую душу...
О, Зося Стишинская была очень расположена любить Россию и раньше, но теперь она чувствовала себя совсем русской и радовалась, что она православная, а также и муж её, и их девочка. Русский князь, в доме которого она выросла, был вполне прав, настаивая на том, чтоб призренная ими девочка была обращена в православие: настоящими русскими могут быть только православные, только православные...
Если удобство и приятность быть православной в России Зося стала ощущать в первые дни своего приезда сюда, то здесь, в Москве, она это испытала ещё сильнее.
Боярыня Лыткина приняла жену товарища сына с распростёртыми объятиями. Дом у неё был с виду невзрачный, низкий, расползшийся в длину и ширину среди густого сада. С улицы, из-за забора, его не видно было, но в нём было светло, уютно и просторно. Лыткина жила одна, окружённая многочисленной дворней, вся в Боге и в сыне, выезжая только в монастырь на могилу мужа и родителей да в приходскую церковь.
Зосе с дочерью отвели комнаты на втором этаже. Ивашка, щедро награждённый боярыней, отдохнув с дороги, отправился на родину, а Грицко остался при своих госпожах, заменяя Елизаветке няньку.
Впрочем, у него здесь объявилось такое множество помощниц в ухаживании за ребёнком, что он самовольно взял на себя должность садовника при обширном саде, запущенном и одичалом.
Первое время он только похаживал по этому саду, покачивая головой и поглядывая на чахлые деревья и кусты, но потом не вытерпел и стал здесь всё переделывать по-своему. Покажет он москалям, какие тут могут расти ягоды и плоды. Покажет он им, как у них в Малороссии садами занимаются!
Новое занятие не заставляло его забыть прямую свою обязанность, и верховодил он по-прежнему воспитанием маленькой барышни; без его разрешения даже гулять в сад никто не решался её выносить, и сама Авдотья Петровна Лыткина советовалась с ним во всём, что касалось ребёнка, к которому она с каждым днём всё больше и больше привязывалась.
А Зося тем временем наслаждалась, в полном смысле этого слова, жизнью. И времени, и охоты, и случаев было для этого достаточно.
Знакомство у неё в самом скором времени завязалось в Москве пребольшое. Не говоря уж про тех, кому она развезла гостинцы из деревень и которые обошлись с нею ласково и приветливо, ей удалось даже проникнуть ко двору царевен, родственниц самого царя, с лёгкой руки которого иностранцы стали входить в России в такую моду, что для того, чтоб ему и его близким понравиться, в каждом боярском доме считали нужным их ласкать.
Царица Прасковья Фёдоровна жила просто, а уж в особенности в Москве, вдали от строгого племянника, требованиям которого было так тяжко подчиняться приверженцам старых русских обычаев и ненавистникам иностранных новшеств. Здесь можно было принимать людей, по рангу своему не принадлежавших к придворному штату, как, например, вдову дворянина Лыткина, с которой царица познакомилась во время похода на поклонение мощам преподобного Сергия.
Покалякав с Авдотьей Петровной в садике настоятеля, царица милостиво её пригласила навестить её в Москве; приглашение было принято, и между царицей и Лыткиной завязалась дружба. Когда Лыткина долго не являлась к ней, царица скучала и приказывала своей ближней боярыне её проведать. Этой честью и милостью умная и осторожная Авдотья Петровна не хвасталась, сплетён заводить про это было, значит, не из чего, и, кроме удовольствия, знакомство ни той, ни другой ничего не приносило.
Про Зосю царица узнала от ближней своей боярыни, встретившей хорошенькую полячку у одной из своих знакомых, и заинтересованная царица приказала эту самую польку к ней привести, что было, разумеется, немедленно исполнено.
Зося и ей понравилась. Такую можно и царю показать, останется доволен: он любит таких разбитных хохотушек, мастериц и поплясать, и поболтать, и пожеманничать. Чтоб иметь её всегда под рукой, на случай приезда царя или его соратника, такого как Александр Данилович Меншиков, например, тоже большого охотника до таких вострушек, Зосе было предложено поселиться во дворце, в покойнике, отделённом перегородкой от комнаты старшей камер-юнгферы.
И Зося согласилась. Не всё ли равно ей было, где спать, когда весь день у неё проходил в разъездах, визитах, в пении и весёлых разговорах? Забегала она в свою каморку, только чтобы переодеться. От приглашений отбоя не было, на Зосю пошла мода. Такое наступило для неё хорошее житьё, что умирать не надо. О муже она вспоминала тогда только, когда являлась повидать дочку к Авдотье Петровне, а так как особенного удовольствия ей это не доставляло и мысль о его возвращении скорее пугала её, чем радовала, то она и старалась подвергаться этой неприятности как можно реже.
Под счастливой звездой родилась Зося. Обстоятельства удивительно кстати для неё складывались: именно в то время, когда в неизвестности о судьбе мужа,
