слова сказал Станкевич, болезненного вида, застенчивый солдат с глазами на выкате. Он сказал тихо, но бойцы услышали его. Романцов с уважением посмотрел на Станкевича.
— У высшего командования есть свои планы, — солидно сказал Подопригора и опять выпятил губы.
Романцов подумал, что Подопригора — прав. И все же бойцы не обратили никакого внимания на него. Они неотрывно глядели на вертящего цыгарку Власова. Это произошло потому, что Подопригора был слишком самодоволен.
— Я про их планы не знаю, — упрямо сказал Власов. — Не моего ума дело! А немец на Волге, и нет спасения моей душе!
— Окурки на пол не бросать! — строго крикнул Подопригора. — Ширпокрыл, подыми и выбрось!
Ширпокрыл побагровел от смущения и нагнулся.
«Все же Подопригора хороший сержант», — сказал себе Романцов. Он сам был тоже сержантом, но отделением не командовал. Он был снайпером командира взвода.
— Смирно! — вскричал Дневальный.
Бойцы вскочили с нар. В землянку вошел ротный — старший лейтенант Шабанов.
— Товарищ старший лейтенант, личный состав взвода готовится к осмотру оружия, — отрапортовал дневальный.
— Не вижу, — сказал ротный. — Власов — без пояса, а Ширпокрыл и того хуже — босой! Накурили, как в пивной, а был мой приказ: в землянках не курить.
Он сел к столу, закинул йогу на ногу и с недовольным видом оглядел бревенчатые стены. Маленькие светлорыжне усы торчали под его носом, как стертая зубная щетка.
Ширпокрыл почему-то на цыпочках подошел к нарам, взял ботинки и выбежал из землянки. Бойцы торопливо приводили себя в порядок. Они привыкли, что командиры время от времени сердятся. Один Подопригора чувствовал себя виноватым за всех бойцов и сосредоточенно разглядывал носки своих ботинок.
— Ночью будет работа, — сказал ротный вполголоса и посмотрел на дверь.
Мгновенно дневальный закрыл дверь. Шабанов улыбнулся, топорща усы. Он был доволен, что бойцы научились без приказа выполнять его желания.
— Видимо, скоро будет небольшой сабантуй!
Бойцы насторожились: в полку «сабантуем» называли разведку боем.
— Надо будет ночью кое-где снять немецкие мины. Я еще поговорю с Сурковым, мы выделим команду.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться. — Романцов решительно вышел из толпы. — Я думаю, что можно мины и не снимать.
Подопригора презрительно усмехнулся, хотя еще не заметил, что ротный недоумевающе взглянул на Романцова. Подопригора был парень самостоятельный.
— Трава уже выгорела. Немцы сразу заметят, что мы сняли мины, и ночью поставят новые. Разумеется, они усилят на этом участке наблюдение.
— А вы, сержант, по воздуху намерены лететь к немецким позициям?
— Нет, товарищ старший лейтенант, не по воздуху, — продолжал Романцов. — Выгоднее, по моему мнению, осторожно, не разрушая земляного покрова, вывернуть из немецких мин взрыватели. А мины оставить. Тут уж немцы ничего не заметят. Ведь бугорки над минами останутся. А по обезвреженным минам можно в бою бежать, как по булыжнику.
В землянке было тихо. Бойцы брали из пирамиды винтовки, но было понятно, что им не хочется итти в ложбину.
Подопригора даже отвернулся. Ему было противно это всегдашнее желание Романцова действовать по-своему, не так, как делали др него. Он объяснял это тщеславием.
И верно, — Романцов был тщеславный.
Старший лейтенант постучал пальцем по столу, подумал.
— Зайдите ко мне через десять минут, — сухо сказал он и начал осматривать личное оружие бойцов.
* * *
Когда Романцов вернулся от ротного, в землянке было уже темно. Дневальный зажег лампешку. В ожидании ужина бойцы лежали на нарах, писали письма родным, играли в домино. Недавно пришедший из штаба полка Курослепов рассказывал, что в седьмой роте два бойца взорвались на своем же минном поле, а снайпер Ахат Ахметьянов убил в Петергофском парке трех немцев.
Романцов улегся на нары. Старший лейтенант одобрил его предложение и обещал завтра посоветоваться по этому вопросу с полковым инженером.
У стола оживленно разговаривали бойцы, дымя цыгарками и смеясь. Романцов откинулся на спину, устроился поудобнее на матраце. Теперь ему был виден лишь стоящий Курослепов, его могучие плечи и спутанные волосы над меднокрасным от загара лицом.
И почему-то Романцов вспомнил, как в феврале 1942 года Он с маршевой ротой прошел по льду залива от Лисьего Носа в Ораниенбаум, как ему было неприятно, что бледные, изможденные моряки в порту, а: бойцы в городе с плохо скрываемой злобой смотрели на румяные, пышащие здоровьем лица Романцова и его друзей.
Романцова направили в третий взвод. Было уже за полдень. Бойцы строили в ложбине баню. В землянке было пусто.
Романцову было полезно очутиться именно в пустой землянке. Он имел возможность присмотреться к закопченному потолку, к сделанной из молочного бидона печке, к обрывку телефонного кабеля, висевшему над столом. Для чего повесили этот провод? Он понял это лишь вечером. Когда стемнело, дневальный поджег кабель, и пропитанная машинным маслом обмотка загорелась чадным, тусклым огнем. Бойцы часто выбегали из землянки и отхаркивались. Плевки были жирные, черные от копоти.
Кто был тогда ротным писарем? Пожалуй, Степанчук. Низко согнувшись, он сидел у стола, худой, желтый, с какими-то темными пятнами на висках. Он часто зевал и временами встряхивался, как выходящая из воды собака.
Скрипнула дверь, вошел угрюмый, плечистый человек в маскировочном халате, поставил у стены снайперскую винтовку. Шершавые, обмороженные щеки его ввалились, на плоском лице торчал огромный, сизо-красный нос.
— Это у нас самый главный, — прошептал писарь.
Романцов встал и привычно вытянулся.
— Нет, он главный не по званию, — успокоил его писарь, — а по заслугам. — И громко произнес: — Иван Иоганыч, к нам новенький пришел, из снайперской школы, вам — в товарищи; Романцов Сергей, двадцать лет, комсомолец!
Стаскивая через голову грязный халат, человек оглянулся, смерил сумрачным взглядом Романцова с головы до ног. Неожиданно улыбнулся. Улыбка была наивная, детская.
— Будем знакомы, ефрейтор Курослепов.
Когда Романцов узнал, что Курослепов вернулся из снайперской засады и утром убил двух немцев, восторженное чувство охватило его. Со свойственной юношам непосредственностью, он дал себе слово подружиться с Курослеповым.
2. ОРАНИЕНБАУМСКИЕ НОЧИ
Ефрейтору Курослепову было сорок два года. До войны он работал арматурщиком на крупном ленинградском заводе.
Ленинград он считал лучшим городом Советского Союза, а Выборгскую сторону — лучшим районом города.
Жил он в Бабуриной переулке, в двухкомнатной квартире нового, некрасиво и небрежно построенного дома и на работу всегда ходил пешком мимо Военно-медицинской академии по набережной Невы.
— Могучая река! — говорил он, останавливаясь у парапета и для чего-то щуря глаза.
По пути на завод Иван Потапыч почти непрерывно снимал кепку, здороваясь со знакомыми мастерами и рабочими, солидными, заслуживающими уважения людьми.
Привычка снимать при встрече кепку, а зимою шапку осталась у него с
