костыли покрасить белым.
В гастрономах усилить ассортимент.
На вокзалах не пить.
Уезжать по расписанию.
В вагонах освежитель воздуха…
Дыхание свежее, ароматное.
Пить дома. Закусывать анчоусом и сыром.
Селёдку, капусту, огурцы – выбросить.
Первый самогон – штраф, второй – суд.
Никаких криков: «Пацаны, завтра в пять!»
Контракт!
И попробуй не прийти – придёшь с адвокатом.
Сочинским водителям при ДТП выйти из-за руля, руки на капот, ноги расставить… А дальше – как повезёт.
И все в галстуках круглосуточно.
И принудительные пробежки по утрам.
Крепкие толкают слабых.
И гольф – поголовно.
Гольф и ланч. Поголовно.
Утром – яйца и сэндвич…
Нет яиц – каша и круассан.
Нет круассана – каша и сок.
Нету сока – каша и газета.
Нет каши – радио и вода.
Нищие на улицах – только по-английски: «My mother dead» – и так далее.
Все встают в шесть утра.
Есть работа – на работу.
Нет работы – ложись опять.
Думай о победе наших.
Не знаю, как насчёт победы, но материально, конечно, многим будет хорошо.
Как сказал мой друг:
– Там у меня серьёзно. А здесь постоянно.
До сих пор думаю над этим.
От вашего имени нашего съезда партии…
Спасибо, участники.
Нам есть чем поблагодарить вам…
Аплодисменты, друзья.
Я в мужчинах здорово разочаровался.
И живут недолго.
И беспомощны.
В лифте отсекло его от жены, он заполошился, закричал: «Галя! Галя!»
Все его успокаивали.
На один этаж без неё подняться не мог.
А вы говорите, где-то есть лётчики и космонавты.
В советское время из отходов производства комсомольцы Кировского завода построили трактор К-701.
– Дай, я его ударю.
– Подожди…
Вот смотри, ты его ударишь…
Я набросаю схемку…
Ты его ударяешь.
Он не отвечает.
Он набирает свидетелей.
Собирает у них подписи.
Подаёт в суд.
Тебя вызывают в суд.
Заседание через месяц.
Ты нанимаешь адвоката.
Месяц собираешь деньги.
Сам не свой.
Тебе объясняют, что тебя ждёт в одном случае, в другом случае.
Ты…
– А если он отвечает на удар?
– Тогда схема такая…
Зал ответит
Я перед залом стою.
Для чего?
Аплодисменты?
А если нет?
Думал, думал.
И вдруг сегодня, 15 апреля, – сообразил!
– Отзыв!
Хор не поёт фальшиво.
Я скажу залу, и зал скажет мне.
Больше спросить не у кого.
Настолько жалобный вид у пишущего, спрашивающего меня о себе!!
Так не хочется его добивать.
Думаешь: «А я кто такой? Я литературовед, театровед, эксперт или шеф-повар?!»
Кто я такой, чтобы судить, пересолено или нет?
Ну мне не понравилось.
Всего лишь мне!
Это всего лишь я!
А там он.
И он спрашивает.
И он заслуживает.
Сколько раз мы у него обедали.
Он у нас.
Мы у них.
Я у него.
Мы у нас.
Неужели он предвидел?
Нет, нет, нет…
Уж предоставьте мне судить, как отзываться.
Насколько я знаю… люди, более чем я… уже… это совершили… то есть отозвались…
Что же, я сыграю в белую ворону?
Ну, мне там…
Ну, я там…
Какое-то время поскучал…
Я не голодал или замерзал.
В тепле, уюте. Несколько отвратительных часов.
А как потом радостно увидеть жену, ребёнка, собаку, сериал.
Всё пошло, как по маслу.
Кстати, колоссальная польза от собственной сдержанности.
Никогда не пожалел о добрых словах в любой адрес.
И долго мучился от, казалось бы, правды.
Сколько раз внушал себе:
– Ну хорошо, скажи в тряпочку и заверни.
Развернёшь когда-нибудь и покажешь:
– Видите, я был прав.
Можешь даже статью написать, но не показывать.
Правдивых мало.
Наивных много. Они это чувствуют.
Им не звонят…
Почему я должен быть в этой похоронной команде?
Есть общество.
Есть специальные люди.
А главное – есть зал.
Ты ему скажешь.
И он тебе ответит.
Зал ответит за свои аплодисменты.
Либо признает и получит удовольствие.
Либо крупно напишет ответ пустыми стульями.
И только потом окажется, что и зал ошибся…
– Скажите, а вы можете приготовить утку с яблоками?
– Что-нибудь придумаем.
– Так вот её и придумайте.
Что значит выпить?
Он не понимает, что он говорит.
Я не понимаю, что я говорю.
Но мы понимаем друг друга.
В Одессе я вошёл во двор, там сидели две дамы в купальниках. Они закричали: «Как вам не стыдно!»
Я вышел растроганный.
Сейчас разве кто-то так кричит?
Разве кому-нибудь бывает стыдно?
Женщина за рулём – что пешком.
Стиснув зубы, преодолевает бордюр.
Задыхается на подъёме.
Приподымает юбку, въезжая в лужу.
Вытирает лицо платком, когда обрызгивают лобовое стекло.
Полное слияние с автомобилем.
И лёгкое непонимание его устройства.
Говорящему со сцены
Чем отличается написанное от сказанного?
Главным – написанное можно пропустить, от сказанного не уйдёшь.
Тяжёлая штука – слушать сказанное: не ляжешь, не отдохнёшь, не заткнёшь его.
Он говорит. Ты сидишь. Ещё заплатил за его говорение. Это подразумевает, что ты получаешь удовольствие. Хотя на твоём лице отвращение. Отвращение на всём протяжении сказанного.
Ты спокойно интересуешься у говорящего: «А я могу это где-нибудь прочитать?» – намекая на то, что тебе это хочется выбросить, хотя ему кажется, что ты собираешься это изучать. «Нет, – говорит он с гордостью, – это пока только в устном виде». – «Жаль, – говоришь ты, – искренне жаль, хотелось бы подержать это в руках». – «Но вы можете записать это на магнитофон». – «Конечно», – говоришь ты, содрогаясь и представляя, как ты выбрасываешь дорогой аппарат.
Вот за что люди так ценят написанное, переплетённое. На помойку идёт труд сотен людей: истории, случаи, громыхающие столкновения, убийства.
Из жизни перетаскивают в литературу. Из литературы – в жизнь. Уже без запаха, без волнения, без крика матери.
А если осядет в голове как сказанное, как увиденное – вы никогда не избавитесь от этого. Вы будете мотать долго головой: «Я же это слышал собственными ушами», – будто это о чём-то говорит.
Что такое, господа?
Нам капиталисты стали поставлять не всегда качественные товары. Их надо ремонтировать, надо бегать, волноваться. Что такое? Это же заграница! У них должно
