извивалось в последней попытке дотянуться до фараона, я рухнул на пол. Охранники бросились на помощь Хатшепсут, отсекая длинные водянистые руки. Конечности отделились от агонизирующего тела, забрызгав всех, кто находился в пределах досягаемости, густой жидкостью, пахнущей для меня межзвёздным пространством. Прозрачным холодом. Безбрежной пустотой.
В покоях повисла тревожная тишина. Служанки, забившиеся было в угол, теперь с опаской двинулись к Хатшепсут; промокшие охранники вернулись на свой пост у входа. Я подумал, наблюдая за происходящим сузившимися глазами, что для меня уже слишком поздно. Маленькие тёплые ладони сжимали сердцу, а голос… этот бездонный голос… шептал на ухо свою мольбу.
Позволь пройти через тебя.
Мой взгляд остановился на сброшенной коже брата, на кровавых следах босых ног у края стола. Ах, высокий и красивый брат, который умел создавать прекрасную музыку. Эта кровь звала меня так же настойчиво, как и голос; эта кровь давила так же нещадно, как и маленькие тёплые ладони. И мой фараон… Владычица Двух Земель… с трудом встала на дрожащие ноги… Я страдал по ней, по вкусу лотоса и оливы. Болезненное желание обладать ею разрывало меня на куски, провоцируемое шёпотом, способным расколоть небеса.
Позволь пройти через тебя.
Я позволил, но только лишь для того, чтобы снова почувствовать её вкус.
Перевод: Б. Савицкий, 2023 г.
Хулио Торо Сан Мартин
СЕЯТЕЛЬ СО ЗВЁЗД
Julio Toro San Martin — The Seeder from the Stars(2011)
От автора: Читая о шумерах и аккадцах, населявших «колыбель цивилизации», я заинтересовался устройством их миропорядка или ме[1], чьё нарушение, полагаю, означало бы наступление хаоса. Что может быть более лавкрафтовским, чем это? Что может быть более привлекательным для писателя, чем работа над сказанием о Энхедуанне, дочери Саргона Великого и одной из первых поэтесс (если не первой), известной по имени?
Одним из первых прочитанных мной рассказов Лавкрафта был «Иные боги». Свою историю я написал как некоторого рода дополнение к нему, поскольку, по моему мнению, оказывая влияние на творчество других авторов, он во многом напоминает пустоши Кадата, холодные и мрачные. Однако я не стремился к стопроцентной согласованности между текстами, и кроме того, Энхедуанне, любимице земных богов, повезло больше в её истории, чем Барзаю Мудрому в его. Ещё на сюжет повлиял один из рассказов Кларка Эштона Смита, в котором содержится намёк на то, кем или чем на самом деле является Сеятель со звёзд. А может, и нет. Возможно, Сменхкаре и есть тот самый загадочный египетский фараон 18-й династии[2]. А может, и нет. Я занимался сочинительством в облаке агностицизма и ненадёжности. Борхес тоже оказал определённое влияние.
Верховная жрица постоянно общалась с Инанной[3], своей покровительницей.
Мы жили в великом храмовом зиккурате, а из множества слуг и приближённых только я один мог похвастаться тем, что был ближе всех к ней в её отрешённых привязанностях. Моя госпожа являлась эн[4] — жрицей лунного бога Нанна, но Инанна, его дочь, оставалась самым дорогим её сердцу божеством.
Я служил ей на самом высоком месте, ближайшем к звёздам, составляя небесные карты. Я видел сверху славнейший из городов — огромные строения, дома, фруктовые сады и сельскохозяйственные угодья. Меня зовут Сменхкаре.
Моя госпожа всегда говорила странные вещи, чтобы напугать меня, и этого я не понимал. Мне ведомо, что она одержима всем божественным, а я, обыкновенный простолюдин, ничего не смыслил в подобных вещах. Но я гордился дружбой с дочерью великого правителя, служа ей душой и телом в храме города Ура.
Поскольку моя госпожа была членом правящей в Аккаде династии и эн — жрицей, её указы не подлежали обсуждению. Она раздавала множество странных запретов, например: никогда не заглядывать за занавес внутреннего святилища.
Годы текли незаметно в храме Нанна, в ныне далёком городе Ур, и замечательными казались те времена. Великолепен напиток молодости, которым мы наслаждались. Особенно прекрасны были гимны Энхедуанны, моей госпожи. Если я слишком много восхваляю её, то потому, что не могу по-другому, а если мало рассказываю о себе, то потому, что моя персона не так уж и важна.
Ишме прибыл из разорённого города-государства Ка- залла, расположенного к западу от реки Евфрат, на седьмом году пребывания моей госпожи в титуле эн. Без отца и матери, осиротевший на весь мир. Мальчика нашли среди обрушившихся глыб обожжённой глины, облачённого в жалкие лохмотья, поедающего грязь и ползающих жуков. Мне поручили обучить его храмовым обязанностям, но с самого начала он подавал надежды на большее. Разнеслась молва, что однажды Ишме перерастёт храм и уйдёт, чтобы достичь величия. Поскольку я стал для мальчика главным учителем, он начал называть меня «отцом». Я был только рад.
Моя госпожа очень заинтересовалась Ишме. Она посвятила его во многие тайны мудрости, однако о тьмы, обитающей, по слухам, за занавесом святилища Нанна, хранила молчание.
Когда иногда он опрометчиво говорил что-нибудь неподобающее, я ругал его со всей строгостью.
— Может, ты считаешь его нашим сыном, Сменхкаре? — шутила Энхедуанна и смеялась.
О, пусть мне никогда не вменяется в вину, что я, Сменхкаре, когда-либо вынашивал кощунственные мысли по отношению к святейшему Нанну!
Однажды, когда мы втроём шли по пустому коридору тёмного храма, какой-то безумец, вооружённый мечом, напал на мою госпожу. Ишме молниеносно прыгнул вперёд, прикрыв её своим худеньким тельцем. Быстро подоспели служители храма, услышавшие шум борьбы, и скрутили мужчину.
Всю ночь моя госпожа стояла на коленях у ложа Ишме, читая свои прекрасные стихи, чьи строки обладали силой, способной умилостивить богов, изменить их волю или вызвать из преисподней визжащую Эрешкигаль[5]. Но в тот день боги хранили молчание.
Я опустился на колени рядом с Энхедуанной. Я посмотрел в её глаза и впервые — второй раз это будет много лет спустя — увидел, что они наполнились влагой. Я протянул руку и коснулся её плеча, прикрытого жреческим одеянием. Лишь раз я прикоснулся к ней, и она не остановила меня.
— Почему мальчик так поступил? Я вполне могу постоять за себя, — уловил я её шёпот. Мы плакали вместе.
Затем Энхедуанна решительно поднялась на ноги и покинула покои Ишме.
Спустя несколько часов, после того как храмовые лекари сообщили мне, что состояние мальчика стремительно ухудшается, я пошёл искать мою госпожу и нашёл за занавесом. Странными теперь были её песнопения, странными, но прекрасными, исполняемыми на языке, которого я не понимал, и это глубоко меня взволновало. Я дал ей закончить.
Когда она вышла,
