трудно быть добрым, милостивым, справедливым. Именно какофилия как социально одобренное стремление к дурному и неприязнь к хорошему — эмоциональная основа того антимира, антисоциума, который исторически сложился в России и привел к системным преступлениям советского и постсоветского времени — к ГУЛАГу и к Буче.
Во втором томе «Мертвых душ» Чичиков рассказывает анекдот об одном честном управляющем, пострадавшем от злых судейских, которые еще и издеваются над бедолагой: «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». В нынешнем обществе любят именно черненьких, измазанных во всевозможных грехах, и любят именно за злобность, жадность, коварство, за «разорю» и «не потерплю» Смысл гоголевской пословицы иронически вывернут наизнанку: если полюбишь черненьких, то беленьких уже навсегда возненавидишь. Это те же вывернутые нравы, которые описаны Бабелем в «Конармии», как начало новой, «революционной» эпохи: «Человек высшего отличия — из него здесь душа вон. А пограбь вы мало-мало или испорть даму, самую чистенькую даму, — тогда вам от бойцов ласка...» («Мой первый гусь»).
Известна статуя писающего мальчика в Брюсселе, как символ детской резвости и веселой мудрости. А лучшим памятником последнего столетия в России был бы следователь Александр Хват, писающий в лицо академику Николаю Вавилову во время допроса. Хват (1907–1993) до конца своих дней жил на улице Горького в самом центре Москвы, а Вавилов (1887–1943), проживший на тридцать лет меньше, умер в саратовской тюрьме от дистрофии и упадка сердечной деятельности. Это и есть како ... — в прямом и переносном смысле. Статуя писающего следователя у так называемого «Дома НКВД», по нынешнему адресу Первая Тверская-Ямская улица, дом 11, — вот достойный монумент какократии.
Эта традиция процветает и пахнет. Когда российские войска ушли из Чернобыля, обнаружилось, что там все покрыто толстым слоем кала. Кал — вещество земли: человек возвращает ей то, что в нем переварилось, омертвевшую часть себя. Эта привычка «закакивания» неоднократно отмечается в российских нравах. Вспоминаю очерк М. Горького «В.И. Ленин», который мы изучали в школе, там меня больше всего потрясла сцена: делегаты съезда бедноты, проходившего в 1919 году в Зимнем дворце, запакостили своими отходами самые драгоценные севрские вазы, хотя все туалеты работали исправно. Горький с негодованием пишет о том, что темным слоям народа свойственно порочить всё высокое и прекрасное. Об этом же пишет Станислав Лем, вспоминая советские войска в Германии в год победы: как были поражены европейцы их обычаем все покрывать своими испражнениями. В дневниках Юрия Нагибина за 1942 год есть запись о том, что везде, где побывали и откуда ушли советские войска, обнаруживался густо пахнущий слой. «И всюду гoвно, даже на столе, печи, подоконнике, в колпаке висящей лампы».
В этом есть что-то глубоко архетипическое. Когда мы читаем в «Руслане и Людмиле»: «там царь Кощей над златом чахнет, там русский дух... там Русью пахнет!», — это прочитывается психоаналитически, потому что золото — это известный символ дерьма (об этом у Фрейда, «Характер и анальная эротика»). Почему-то Пушкин пишет об этом запахе именно в связи с Кощеем.
Кстати, не оттого ли и мало туалетов в России, даже во множестве школ и больниц их нет. Здесь кал — могучая стихия, от нее нельзя обособиться, ее нельзя заковать в форму сортиров. Недаром говорят, что уровень цивилизации определяется качеством канализации. Трупное вещество заполняет пространство России и рвется за границу — в виде массовых захоронений, огромных мусорных свалок, фекальных масс, наконец, экономического диктата подземных недр — нефти и газа.
А недавно эта вездесущность пахучего вещества реализовалось в потрясающем техническом изобретении — танке-говномете. Изобретатель из Санкт-Петербурга Александр Семенов еще в 2012 году запатентовал боевую систему, которая позволяет экипажу использовать для стрельбы собственные фекалии. Это не шутка, а факт в летописи военно-промышленного комплекса. Теперь российской оборонке есть чем гордиться: Армата подвела, а дерьмо тут как тут — и становится орудием боя. Чудо-танк утилизует отходы танкистов и одновременно физически и психологически подавляет противника... Какофилия прокладывает пути армии к новым победам.
Утащит ли «Мертвая рука» живых в царство мертвых?
Как известно, в СССР был разработан комплекс автоматического управления массированным ядерным ударом, который называется «Мертвая рука». Даже после поражения страны эта система способна нанести ответный удар по противнику и гарантировать его ядерное уничтожение. Этой способностью поразить врага насмерть после собственной гибели похваляются нынешние политики и пропагандисты — гораздо откровеннее и убежденнее, чем в советское время.
У российского режима нет ни малейшего шанса на победу в мировой войне, если он захочет ее развязать. Нет идей, перспектив, экономических ресурсов. Нет никакого будущего, кроме прошлого, причем такого отдаленного, средневекового, что ему не выжить в XXI веке. Но становится ли он от этого нынешний режим менее опасным? Победить он не может, но уничтожить мир — вполне.
Ради чего? Ради куража? Триумфа живого всепобеждающего учения — понтократии ?
Понтократия пришла на смену идеократии — как стратегия для покорения страны и мира. В советское время выше всего стояли идеи: коммунизм, социализм, марксизм, ленинизм, материализм — а кому нужны эти «измы»? Важны не идеи, а понты . Каждый понт — это еще одна демонстрация превосходства, выигрыш в азартной игре. Опозорить врага, наплевать в суп соседу, выкрасть чужой секрет. Понт — единица криминальной воли. Еще одна пакость, причиненная «партнерам», еще одно издевательство над честным, оскорбление гордого, угроза слабому, унижение достойного. Из таких вот понтов — отличительных знаков криминальной гордости и куража — и строится вертикаль.
Понтократор — тот, кто правит посредством понтов (не путать с «пантократором» — «царем небесным» в христианском богословии). Слово «понт» (от франц. Ponte — «понтёр», «игрок», «картежник») в криминальном жаргоне имеет широкое значение: пускать пыль в глаза,
