Новобрачные вышли и рука об руку направились из церкви. При их приближении доктор Уайбрау отступил назад, но графиня, к его смущению, высмотрела его. Он услышал, как она сказала мужу:
— Одну минуту, я вижу своего друга.
Монтбарри кивнул и остановился.
Она подошла к доктору, взяла его за руку и сильно сжала ее. Он сквозь вуаль почувствовал нестерпимый взгляд ее темных глаз.
— Видите, еще один шаг на пути к концу! — Прошептав эти странные слова, она вернулась к мужу.
Доктор еще собирался с мыслями, когда лорд и леди Монтбарри сели в свой экипаж и уехали.
Снаружи, перед дверьми церкви, стояли три-четыре члена клуба, как и доктор Уайбрау, наблюдавшие церемонию из любопытства. Рядом с ними в одиночестве стоял брат невесты. Очевидно, ему хотелось на свету разглядеть человека, с которым разговаривала его сестра. Его нагловатые глаза с подозрением ощупали лицо доктора. Но вот облачко развеялось, барон с очаровательной любезностью улыбнулся, поднял шляпу, приветствуя сестриного друга, и ушел.
На ступенях церкви составился клубный конклав. Начали с барона:
— Чертовски мерзкий вид у этого афериста!
Потом досталось Монтбарри:
— Он собирается везти эту ужасную женщину в Ирландию?
— Ну что вы! Как он посмотрит в глаза своим арендаторам? Они все знают про Агнес Локвуд.
— Понятно. Тогда куда же он направляется?
— В Шотландию.
— И она согласилась?
— Это всего на пару недель. Они вернутся в Лондон и уедут за границу.
— И уже никогда не вернутся в Англию?
— Как знать! Вы заметили, как она посмотрела на Монтбарри, когда подняла вуаль в начале службы? На его месте я бы дал тягу. Вы ее видели, доктор?
Но к этому времени доктор уже вспомнил про своих пациентов, и с него было достаточно клубных сплетен. Он последовал примеру барона Ривара и удалился.
«Видите, еще один шаг на пути к концу», — повторял он про себя, направляясь домой.
К какому концу?
Глава 4В тот день, когда те двое вступили в брак, в маленькой гостиной своей лондонской квартиры Агнес Локвуд в одиночестве сжигала письма, которые в минувшее время писал ей Монтбарри.
Тот язвительный портрет, что набросала графиня в разговоре с доктором Уайбрау, и близко не передавал обаяния, составлявшего самую примечательную черту Агнес, — безыскусного выражения доброты и чистоты, привлекавших всякого, кто ее видел. Она выглядела много моложе своих лет. Светлолицая и застенчивая, она легко сходила за девочку, хотя на самом деле приближалась уже к тридцати. Она жила с преданной няней на скромный доход, которого хватало как раз на них двоих. Ни следа понятной грусти не было на ее лице, когда она медленно рвала письма и бросала обрывки в огонь, специально для того разведенный. К несчастью для себя, она была из тех женщин, которые слишком глубоко чувствуют, чтобы выплакаться. Бледная и спокойная, она холодными подрагивающими пальцами уничтожала одно письмо за другим, не отваживаясь напоследок перечесть их. Она как раз рвала последнее, чтобы бросить его в прожорливое пламя, как вошла старая няня и спросила, желает ли она видеть «мастера[4]Генри», имея в виду самого младшего из семейства Уэствиков, того самого, кто публично порицал своего брата в курительной клуба.
Агнес помедлила в нерешительности. Слабый румянец выступил у нее на лице.
Много воды утекло с тех пор, как Генри Уэствик признался ей в своей любви. Она же призналась ему в том, что сердце ее отдано старшему брату. Он примирился с порушенными надеждами, и с тех пор они общались дружески и по-родственному. Никогда прежде он не связывался у нее с неприятными воспоминаниями. Но сегодня, когда его брат, обвенчавшись с другой женщиной, окончательно предал ее, ей почему-то было неприятно его видеть. Помнившая их еще малыми детьми, старая няня терпеливо выжидала. Она, конечно же, симпатизировала Генри и потому поспешила ему на помощь:
— Он говорит, что уезжает, дорогая, и просто пришел проститься.
Эта простая причина возымела свое действие. Агнес решила принять кузена.
Тот вошел так стремительно, что обрывки последнего письма Монтбарри она бросила в огонь уже при нем. Она поспешила заговорить первой.
— Ты так неожиданно уезжаешь, Генри. Дела? Или развеяться?
Вместо ответа он ткнул пальцем в догоравшее письмо и черный пепел, устилавший дно камина:
— Ты жжешь письма?
— Да.
— Его письма?
— Да.
Он мягко взял ее за руку.
— Я не знал, что вторгаюсь, когда тебе надо побыть одной. Прости, Агнес. Я навещу тебя, когда вернусь.
Слабо улыбнувшись, она показала ему на кресло.
— Мы знаем друг друга с детства, — сказала она. — Чего ради я буду играть в самолюбие перед тобой? Зачем мне иметь от тебя секреты? Некоторое время назад я отослала твоему брату все его подарки. Мне посоветовали сделать больше — ничего не оставлять, что могло бы напомнить о нем. Словом, сжечь его письма. Я последовала этому совету, но, признаться, когда я рвала это последнее письмо, у меня дрогнула рука. Нет, не потому, что оно последнее, а потому, что в нем было вот это.
Она раскрыла ладонь и показала ему локон Монтбарри, перевязанный золотой нитью:
— Что ж, пусть сгорает заодно со всем.
Она бросила локон в огонь. С минуту она стояла спиной к Генри, держась за каминную доску, и глядела в огонь.
Он сел в кресло, выражая лицом противоречивые чувства: в глазах у него стояли слезы, а брови сердито хмурились. Он пробормотал себе под нос:
— Черт бы его взял!
Она собралась с духом и свой вопрос задала, уже повернувшись к нему лицом:
— Так почему ты уезжаешь, Генри?
— У меня скверное настроение, Агнес, и я хочу сменить обстановку.
Она не сразу продолжила разговор, по его лицу она явственно видела, что, отвечая на ее вопрос, он думал о ней. Она чувствовала к нему благодарность, но ее душа была не с ним: ее душа еще была с человеком, который ее оставил. Она снова отвернулась и уставилась в огонь.
— Это правда, — спросила она после долгого молчания, — что они поженились сегодня?
Его односложный ответ прозвучал резко:
— Да.
— Ты был в церкви?
Он возмутился вопросу.
— «В церкви»? — повторил он. — Да я бы скорее пошел… — Он вовремя сдержался. — Как ты можешь спрашивать? — продолжал он тише. — Я не разговаривал с Монтбарри, не виделся с ним с тех пор, как он выказал себя перед тобой подлецом и дураком, кем он и является на деле.
