Гольдинов заполняет словами чистый лист, Кропалюк перебирал аргументы в пользу принятого им решения. В том, что поступает правильно, особист не сомневался, но он знал и то, что каждый его шаг будет проверен придирчиво и пристрастно, поэтому не мог оставить проверяющим, кем бы они ни оказались, ни единой зацепки. Между тем, Гольдинов вдруг перестал писать и почти на минуту замер, закрыв глаза и чуть шевеля губами.
— Что, младший лейтенант, проверочное слово забыл? — Кропалюк налил в стакан кипяток. — Жи-ши пиши через «и». Заканчивай, не тяни, у меня ещё много работы.
Полчаса спустя он велел дежурному отвести раненого в медбат к Багримову и договориться, чтобы его оставили там на ночь.
— А ты, младший лейтенант, в шесть часов утра будь здесь. Получишь дальнейшие распоряжения. Всё, выполняйте.
Наконец, хотя бы к концу этого долгого дня, Кропалюк остался один. Он взял лист с автобиографией Гольдинова, чтобы сравнить показания окруженца: каждая строка в биографии должна точно соответствовать ответам в протоколе допроса. Расхождений быть не может. Правда, начальник особого отдела хорошо помнил эпизод, которому не нашлось места ни в одном из этих документов, но ни напоминать, ни рассказывать о нём он не собирался никому. Это только его воспоминания, его и Марины.
В то воскресное утро они договорились пойти на «Девушку с характером». Накануне Кропалюк взял два билета в культотделе, но «во-первых, хвосты у нас короткие, опять же, лапы у нас белые… А кто виноват?» Конечно, Марина — она опоздала, как всегда опаздывала на их свидания. В кино они не попали и отправились гулять по сентябрьской Одессе — лучшее начало для того долгого солнечного дня, до краёв полного нежным предосенним теплом. Они были знакомы больше месяца, но встречались нечасто — Марина была всё время занята: какой-то спорт, какие-то общественные поручения. Она свободно болтала о пустяках, рассказывала о себе — казалось, у неё не было секретов, сыпала незнакомыми фамилиями друзей и подруг, но если говорить начинал Кропалюк, легко ускользала, уходила от него, раздвигая слова его редких реплик так же решительно, как размыкала руки, готовые её обнять.
Просто гулять целый день, слоняться по городу совсем без дела невозможно, и Кропалюк ломал голову, не зная, чем же занять Марину. Он чувствовал, что, заскучав, девушка может вспомнить о срочных делах, которые ждут её и отлагательства не терпят, и тогда эта прогулка станет последней. Их разговор всё вился вокруг спорта, и тут он вспомнил, что видел в культотделе объявление — «Товарищеская встреча по боксу». Против чемпиона Украины в тяжёлом весе выступал чемпион Азово-Черноморского погранокруга Беженару.
— Бокс? Отлично! — воскликнула Марина и сжала маленькие загорелые кулаки. — Почему ты смеёшься?
— Потому что ты тоже «девушка с характером», ещё с каким, и сейчас удивительно похожа на артистку Серову.
— Вот, значит, кто вам нравится, — перешла на «вы» и надулась девушка. — Не вижу никакого сходства.
На самом деле сравнение с Серовой, фотокарточки которой продавались во всех кинотеатрах и газетных киосках, было ей приятно, но Марина кокетничала, путала следы, и Кропалюк, заметив это, тут же понял, как должен себя вести. Теперь говорил он, и хотя она делала вид, что едва слушает, он не замолкал, говорил всё время, увлекаясь сам, увлекая и её. Когда пришли в зал, он начал рассказывать о боксе.
— Оказывается, ты хорошо разбираешься в спорте? — удивилась Марина.
— Немного, — небрежно махнул Кропалюк, — нас же учат боевым видам.
— Но ты ничего об этом не говорил, — Марина была уверена, что работа у него канцелярская.
Другой тут бы надул щёки: «Я имею дело с государственной тайной, мне вообще ни о чём рассказывать нельзя», но он уже понял, как говорить с ней и о чём, поэтому только легко улыбнулся. А когда, наконец, начался бой, вполголоса объяснял происходящее на ринге. И хотя скромные знания Кропалюка позволяли только уверенно отличать апперкот от хука, он представлял, что бы делал сам, окажись в эту минуту за канатами, и, наклонившись к Марине, громким шёпотом комментировал поведение боксёров.
В сержанте конвойных войск Беженару было не меньше девяти пудов живого веса, а характер и привычки уличного бойца сочетались с презрением к боли и честолюбивым желанием наказать столичного чемпиона. Ему не хватало техники, сержант вообще слабо представлял, что это, но ломил вперёд неустрашимо и отчаянно. Рядом с ним почти двухметровый и весивший едва не сто килограммов Гольдинов смотрелся хрупким подростком, и вовсе не казалось очевидным, что в этом бою он победит.
— Он проиграет, если пропустит хоть один серьёзный удар. Тогда Беженару его не выпустит.
— Ужас какой, — непритворно вздрагивала Марина, глядя, как безостановочно атакует сержант, пытаясь пробить защиту Гольдинова.
— Это всё ерунда, — успокаивал её Кропалюк. — Беженару пока только бездарно расходует силы. Ты следишь за этими сериями коротких ударов в корпус, которые он пропускает? А Гольдинов — раз! Нырнул и ушёл.
Поединок состоял из шести раундов по три минуты каждый. К середине третьего Беженару сбавил темп, атаки Гольдинова участились, он уже не уворачивался от ударов противника, он наступал, оттесняя сержанта к канатам, отрезая его от стратегически важного свободного пространства ринга. За секунду до гонга одессит пропустил первый оглушительный удар, но устоял, даже не покачнулся.
— На всякий железный кулак есть своя чугунная гиря, — ухмыльнулся Кропалюк. — Кто победитель, уже понятно, но увидим ли мы нокаут? Думаю, Беженару устоит.
Так и вышло. В пятом раунде конвойный пропустил два мощных удара подряд, а после третьего не устоял и рухнул на помост, но поднялся и ушёл в глухую оборону.
— Мне кажется, Гольдинов нарочно его не добивает, — Марина не отрывала взгляд от ринга.
— Может быть, — согласился Кропалюк. — Все задачи в этом бою он уже решил, а проверять на смятие прочность заклёпок в черепе нашего сержанта ему не интересно, или просто бережёт силы для другого боя.
Из зала Марина вышла возбуждённой, крепко схватив Кропалюка за руку, однако вскоре возбуждение сменилось усталостью. Он проводил её домой и готов был, простившись, уйти, но возле подъезда им встретилась Мария Кирилловна, мать Марины. Кропалюк был зазван на ужин, потом, так и не встав из-за стола, они долго разговаривали. Можно попытаться вспомнить, о чём, но он не хочет, и это совсем не важно. Теперь ему кажется, что говорили они только затем, чтобы тот долгий день продолжался. И он длился, длился, не заканчиваясь, но истончаясь, как будто истекая в будущее, и не закончился для них даже теперь, когда Марина с их годовалым сыном уже в Барнауле. По первым письмам, бодрым и решительным, он видел, как
