на порог, няня молча сняла с него гамаши; ее мрачный вид несколько отрезвил Джона.
— Ступай прямо в детскую, — сказала няня. — А я расскажу маме о твоем поведении.
— Няня, прости. Я не знаю, что тут плохого, но я ничего плохого сказать не хотел.
— Ступай прямо в детскую.
Бренда наводила красоту.
— С тех пор как Бен Хэккет учит его ездить верхом, с ним, ваша милость, просто сладу нет.
Бренда плюнула в тушь:
— И все же, няня, что именно он сказал?
— Ой, да мне и выговорить стыдно, ваша милость.
— Чепуха, говорите. Иначе я могу подумать, что он сказал что-нибудь похуже.
— Уж хуже некуда… он назвал меня старой шлюхой, ваша милость.
Бренда поперхнулась в полотенце:
— Так и назвал?
— И не раз. Выплясывал передо мной до самого дома и распевал во весь голос.
— Понятно… Вы совершенно правильно сделали, что сказали мне.
— Благодарю вас, ваша милость, но раз уж зашел такой разговор, я вам скажу, что, по моему разумению, Бен Хэккет очень уж торопится с этой ездой. Так недалеко и до беды. Сегодня утром мальчик упал с лошади и чуть не убился.
— Хорошо, няня. Я поговорю с мистером Ластом.
Она поговорила с Тони. Оба хохотали до упаду.
— Милый, — сказала она, — поговорить с ним надо тебе. Ты в серьезном жанре выступаешь лучше меня.
— А я считал, что «шлюха» — очень хорошее слово, — возразил Джон, — и потом Бен всех так называет.
— И напрасно.
— А я больше всех на свете люблю Бена. И он всех вас умнее.
— Ты же понимаешь, что не можешь любить его больше мамы.
— Все равно люблю больше. Куда больше.
Тони почувствовал, что пора прекратить пререкания и приступить к заранее приготовленной проповеди.
— Послушай, Джон. Ты поступил очень плохо, назвав няню старой шлюхой. Во-первых, ты ее обидел. Вспомни, сколько она для тебя ежедневно делает.
— Ей за это платят.
— Помолчи. И во-вторых, люди твоих лет и твоего положения в обществе не употребляют таких слов. Люди бедные употребляют известные выражения, но джентльмены никогда. Ты джентльмен. Когда ты вырастешь, этот дом и много чего другого станет принадлежать тебе. И ты должен научиться разговаривать, как будущий владелец всего этого, научиться вести себя предупредительно с теми, кто менее счастлив, чем ты, и в особенности с женщинами. Ты меня понял?
— А что, Бен не такой счастливый, как я?
— Это к делу не относится. А теперь иди наверх, извинись перед няней и пообещай никого так не называть.
— Ладно.
— И раз ты сегодня так скверно себя вел, я не разрешаю тебе завтра кататься верхом.
— Завтра воскресенье.
— Ладно, тогда послезавтра.
— Ты сказал «завтра», так нечестно.
— Джон, не препирайся. Если ты не возьмешься за ум, я отошлю Громобоя дяде Реджи и скажу ему, что не считаю возможным оставить пони такому нехорошему мальчику. Ведь тебе бы это было неприятно?
— А зачем дяде Реджи пони? Он не сможет ездить на пони, он слишком тяжелый. И потом, он всегда за границей.
— Он отдаст пони другому мальчику. И вообще, это не относится к делу. А теперь беги, попроси у няни прощения.
Уже в дверях Джон сказал:
— Так мне можно кататься в понедельник? Ты же сказал «завтра».
— Да, видимо, так.
— Ура! Громобой сегодня прекрасно шел. Мы прыгнули высоко-высоко. Он сначала закинулся, а потом перелетел, как птичка.
— И ты не упал?
— Ага, один раз. Но Громобой тут ни при чем. Просто я распустил ноги, ядри их в корень, и сел на жопу.
— Ну как твоя лекция? — спросила Бренда.
— Ужасно. Просто ужасно.
— Беда в том, что няня ревнует к Бену.
— Боюсь, и мы станем к нему ревновать в самом скором времени.
Они обедали за круглым столиком, стоявшим посреди огромной столовой. Обеспечить ровную температуру в столовой оказалось делом невозможным: даже когда один бок поджаривался в непосредственной близости к камину, другой леденили десятки перекрестных сквозняков. Бренда перепробовала все: и ширмы, и переносной электрорадиатор, но особых успехов не достигла. Даже сегодня, когда повсюду было тепло, в столовой стоял пронизывающий холод.
Хотя Тони и Бренда отличались прекрасным здоровьем и нормальным телосложением, они сидели на диете. Это сообщало некоторую пикантность их трапезам и спасало от двух варварских крайностей, грозящих одиноким едокам, — всепоглощающего обжорства и беспорядочного чередования яичниц и бутербродов с непрожаренным мясом.
Сейчас они придерживались системы, при которой исключалось сочетание белков и углеводов в одной трапезе. Они приобрели каталог, где было обозначено, какие продукты содержат белки и какие углеводы; большинство нормальных блюд содержали и то и другое, так что Тони и Бренда немало забавлялись, выбирая меню. Обычно кончалось тем, что они заказывали какое-то блюдо «в порядке исключения».
— Я убежден, что оно мне очень полезно.
— Да, милый, а когда нам прискучит эта диета, мы сможем перейти на алфавитную и каждый день есть продукты, начинающиеся на другую букву. На «з» мы здорово наголодаемся: весь день ничего, кроме заливных угрей и земляничного желе… Ты что собираешься делать днем?
— Ничего особенного. В пять придет Картер просмотреть еще раз счета. А после обеда я, может, съезжу в Пигстэнтон. Похоже, у нас арендуют лоуотерскую ферму, она долго пустовала, и надо посмотреть, какие там нужны переделки.
— А я б не отказалась от киношки.
— Идет. Лоуотер вполне подождет до понедельника.
— А потом можно зайти в Вулворт, ну как?
В итоге, принимая во внимание милые повадки Бренды и здравый смысл Тони, не приходится удивляться, что друзья считали их примерной парой, весьма успешно разрешившей проблему совместного существования.
Пудинг без белков оказался неаппетитным.
Пять минут спустя принесли телеграмму. Тони вскрыл ее и сказал:
— Вот черт.
— Плохие новости?
— Хуже не бывает. Читай.
Бренда прочла: «Приезжаю три восемнадцать нетерпением жду встречи. Бивер».
— Кто такой Бивер? — спросила она.
— Один молодой человек.
— А что, звучит заманчиво.
— Вот уж нет. Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его.
— Зачем он к нам приедет? Ты его пригласил?
— Наверное, пригласил, но вполне неопределенно. Я зашел как-то вечером к Брэтту, кроме Бивера, там никого не оказалось, мы с ним выпили, и он вроде сказал, что хотел бы посмотреть наш дом…
— Ты, наверное, был пьян.
— Не очень, и потом, я никак не предполагал, что он мне это припомнит.
— Ну и поделом тебе! Вот что получается, когда ты уезжаешь по делам в Лондон, а меня оставляешь одну. Но кто он такой все-таки?
— Просто молодой человек. У его матери еще эта лавка.
— Я была с ней когда-то знакома. Гнусная
