Предмет исследования в монографии «Сталинизм и война» составили в первую очередь публикации самого Сталина, лиц из его группы. Многие из их докладов, статей, выступлений, воспоминаний до сих пор научной критике не подвергались. Авторы анализируют отражение темы в партийных и советских документах 30-х — начала 90-х гг. Значительное место среди источников занимают неопубликованные и опубликованные документы минувшей войны. Среди новейших публикаций — 12—15-й тома Русского архива (1993–1995). В них представлены материалы совещания руководителей РККА в декабре 1940 г., приказы НКО (1937–1945), Берлинской операции. Это капитальное издание уже получило положительный отклик в научной литературе. Отметим также сборники документов: Сталинское Политбюро (1995), Большевистское руководство (1996). Большое внимание уделено публицистической литературе 1985–1997 гг. Без этого нельзя учесть реально существующую связь между политикой и историографией. Публицистика разных направлений неизменно обращается к истории вообще, военной, в частности. В ней часто рождаются новые идеи, которые лишь впоследствии получат обоснование и развитие в литературе научной. Тем более это относится к отечественной публицистике последних нескольких лет. Нередко статьи в газетах и журналах, ориентировавшихся на перестройку, отличаются большими глубиной и новизной, чем иные книги, названные в свое время «монографическими», в том числе 12-томная история второй мировой войны и другие провалившиеся многотомники.
К публицистике ряд ученых относится снисходительно. Некоторые члены РАН (в частности, В. Куманев, Ю. Поляков), стремясь приглушить активность историков в прессе, осуждали частные ошибки, «увлечение показом негативного», «перекосы», призывали к прекращению некоего «митингового периода», «лозунговой историографии», третировали «устную историю» (воспоминания репрессированных). В этом проявляется общее стремление приписать перестройке то, что является наследием прошлого. «Небывалая политизация истории», разумеется, возникла не без участия «воинствующего дилетантизма», фальсификации. Но они появились и укоренились еще при Сталине. Пакт 23 августа 1939 г., например, не был бы так успешно использован современными агрессивными сепаратистами, если б он был правдиво освещен в свое время. Никто в мире в связи с этим пактом не обвиняет Германию — она давно отреклась от гитлеризма. Восхваление в нынешней отечественной литературе Николая II и Столыпина — это в числе прочего и реакция на столь же несостоятельные нигилистические оценки официальных историографов. Нас призывают сменить будто бы «надоевшие крутые столы» на прямоугольные — рабочие. Оправдано ли такое противопоставление? Разве бывает наука без дискуссий? В целом РАН и по прошествии многих лет не имеет четкого представления о том, как вывести историческую науку из глубочайшего кризиса. В 1985–1997 гг. проблема не стала даже предметом широкого обсуждения. В старые времена историкам мешал диктат Старой площади. Что же в эти годы помешало ведущим (по должностям!) ученым собрать, например, второе за 30 лет всесоюзное (всероссийское) совещание историков?
Естественно, историческая публицистика далеко не безгрешна. В ней можно встретить и нечто легковесное и кое-что похуже. Есть стремление представить себя первооткрывателем того, что на самом деле было опубликовано еще в первые годы после Октября, но было погребено в спецхране. Есть целые издания, напоминающие во многом западную неофашистскую публицистику, например, Военно-исторический журнал при главном редакторе В. Филатове. Многие материалы журнала отличали крайняя идеологизированность, отход от элементарных требований науки, вытеснение языка жаргоном.
Пресса в целом как весьма влиятельная сила во многом ответственна за ту ситуацию, которая возникла не только в науке, но и популяризации знаний. Совершенно не подготовленные люди навязывают миллионам слушателей и читателей по меньшей мере спорные представления о прошлом. Среди них — бездарные певцы и «мастера разговорного жанра», непризнанные в своей среде художники, шахматисты и тяжелоатлеты, философы и юристы, строители и математики. Некоторые из них, например, А. Иванов с пафосом отстаивают свое «право» судить о прошлом, забывая, однако, что помимо «права» нужно обладать еще и знанием предмета. Ложно понятая публицистичность свойственна порой и сугубо научным изданиям. Так, очерк В. Рязанцева о гибели М. Кирпо-носа и его соратников[16] назван «Обреченный на подвиг». На самом деле, в группе бойцов и командиров РККА, возглавляемой генералом, не было «обреченных». У них был выбор и в субъективном, и в объективном смысле слова.
И тем не менее трудно предположить, что исследовательские, документальные, мемуарные публикации что-то потеряют, если они увидят свет не в книгах, а в газетах и журналах, что научный уровень статьи ученого упадет, если она будет опубликована не в сборнике, а в прессе. Публицистика «устаревает» далеко не вся и совсем не только от того, Что актуальность ее исчезает. Скорее всего это происходит из-за ее малодоступности. Спустя несколько дней, недель, месяцев, нужную вам вещь вы сможете найти лишь с очень большим трудом. Интересно, что публицистика 1987 и последующих годов, если не единственная, то главная арена, где постоянно проходила в целом плодотворная дискуссия о сталинизме, о минувшей войне, их освещении. Ученым историкам нужно не «воевать» с публицистами, а помогать им квалифицированно выполнять их работу. Созданы курсы для журналистов, специализирующихся в экономике. Не создать ли аналогичные исторические курсы?
В значительной мере выводы из монографии «Сталинизм и война» основываются на мемуарных публикациях, главным образом, новейших. В первую очередь — это воспоминания советских и германских полководцев, офицеров, солдат. Сравнительно большее место занимают теперь воспоминания советских и зарубежных политических и общественных деятелей; советских писателей и ученых. Учтены художественные произведения. Однако авторы не могут принять некоторые крайне эмоциональные оценки. По мнению Ю. Бондарева, например: «История России забросана смрадной грязью. Великая Отечественная война опоганена тыловыми трусами и зелеными юнцами из программ телевидения и еще более зелеными нигилистами из неистового «Московского комсомольца». Другие не менее страстно отвергают победу в войне на том основании, что она досталась непомерной ценой и будто бы отвечала интересам одной лишь сталинской клики. Полны гипербол работы А. Солженицына: «бездарно проведенная, даже самоистребительная, «Отечественная» (кавычки писателя), «положили на плахи или спустили под откос треть своего населения». И далее. «Не гордиться нам и советско-германской войной, на которой мы уложили за 30 миллионов, вдесятеро гуще, чем враг, и только утвердили над собой деспотию».
5
Авторы монографии исходят из того, что советская официальная историография, особенно военная, лишь на словах следовала марксистско-ленинской методологии. На самом деле она в течение десятилетий в основном руководствовалась сталинскими подходами к освещению прошлого. Ныне антимарксисты широко используют пассивность или теоретическую слабость обществоведов. Они не представляют себе, что в марксизме-ленинизме является непреходящей ценностью, что вызвано конкретными историческими условиями, а что —
