Глава пятая
Их было шесть человек, шесть молоденьких барышень, в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Прежде всего обращала на себя внимание высокая, черноволосая, худощавая молодая особа с угловатыми манерами и некрасивым резким лицом, с которого не сходило упрямое выражение какой-то угрюмой решимости. Это была Коровина, будущая трагическая актриса, двадцатилетняя девица, готовившаяся на сцену и тщательно разучавшая все время монологи и даже целые отрывки из пьес драматического характера с целью поступления на драматические курсы — эти «золотые ворота», через которые молодая актриса попадает по большей части на сцену.
Прозвище «трагической актрисы» было метко дано Коровиной кем-то из пансионерок.
Подле Коровиной, вооруженная ракеткой для игры в теннис, стояла свежая, загорелая, с здоровым степным румянцем на щеках и толстой русой косой «помещица» Катя Матушевская, игрой судьбы заброшенная сюда из далеких уфимских степей, где жила безвыездно четыре года по окончании курса в Саратовском институте.
«Маленькая авиаторша» Вава Григорьева, прозванная так за исключительный интерес к воздушным полетам, грезившая вслух возможностью проводить всю жизнь в воздушном океане, в мире летчиц и летчиков, на белых крыльях исполинских стрекоз-аэропланов.
Целью жизни Вавы являлась авиация, мечтою — сделаться авиаторшей, идеалом человека — смелый предприимчивый летчик. И сама она как нельзя более подходила к этой профессии.
Воздушная, легкая, подвижная и проворная, она была олицетворенным порывом и стремительностью. А немного рассеянные голубые глазки Вавы отражали в себе кусочек тех далеких лазоревых небес, куда стремительно уносилась в мечтах эта жаждущая воздушных приключений шестнадцатилетняя девушка.
Баронесса Иза Пель, хорошенькая, точно со старинной гравюры сошедшая в мир современной действительности, черноглазая с длинными локонами еврейка, была дочерью богатого барона.
Яркая, талантливая, немного насмешливая, индивидуальная личность Изабеллы Пель казалась много серьезнее других пансионерок. Впрочем, и годами она была старше их. Ей давно уже минуло двадцать, и в фешенебельный пансион она поступила исключительно с целью усовершенствоваться во французском языке перед своей поездкой во французскую Швейцарию, где, по желанию отца, должна была продолжать образование.
Пансион madame Sept являлся для нее, таким образом, переходною ступенью к той самостоятельности, которая ждала ее в другом заграничном пансионе на чужбине, и девушка, пробыв здесь семинедельный срок, могла постепенно приучиться к внедомашней жизни, прежде нежели уехать из России.
Так, по крайней мере, желал ее отец.
Партнершей Изы была толстая, рыхлая, неуклюжая девушка, с одутловатым, чрезмерно белым лицом, сонливыми глазами и медленными, вялыми движениями, дочь богатого купца — Анюта Велизарьева.
Эта Анюта являлась «bete noir»[7]пансиона madame Sept. Оставляя в стороне ужасную разговорную речь Анюты, ее чисто плебейские словечки вроде «ладно», «пущай», «урекнули», «покушамши», «ихний» (Анюта Велизарьева получила домашнее образование и закончила его, не умея порядочно написать своей фамилии), оставляя в стороне эти пробелы, молодая купеческая дочка приводила в ужас своими манерами чрезвычайно чувствительную к этому вопросу директрису.
И если madame Sept нарушила принцип, приняв в свое фешенебельное воспитательное заведение купеческую дочку, то только благодаря усердным хлопотам и обещаниям исключительного характера со стороны самого papa Велизарьева.
— Вы нам, а мы вам, — говорил Кузьма Кузьмич Велизарьев, потрясая с чудовищной силой руку оторопелой француженки в первый приезд свой в пансион, — вы мою Анютку уму-разуму-с научите, всякие там мерси-с, боку-с, да бонжуры с хвостиком, да монплезиры-с разные не поленитесь вколотить девчонке, а мы вас за это, помимо, то есть законных денежек-с за науку, и все прочее, еще когда и кофейком-с, и сахарком-с побалуем, крупкою из лабаза опять же разною поклонимся, леденьчиками-с, пряниками-с, фруктиками-с и прочими сладенькими финтифлюшками, а вы барышней нашей не пренебрегайте-с, потому что они у нас доселе жили дубиной стоеросовою, только и всего-с.
И madame Sept «не пренебрегала» Анютой. Она приняла Велизарьеву, погрешив против принципа, и за это была вознаграждена с избытком со стороны богача-купца. Кладовые и погреб пансиона на городской квартире, в Петербурге, и здесь на даче, в Дюнах, были битком набиты колониальными товарами, которыми бойко торговал Кузьма Кузьмич Велизарьев и которые в изрядном количестве поставлял теперь в пансион.
Наконец, последняя пансионерка «хорошего тона» была спортсменка Соня Алдина, крепко, на совесть сколоченная приземистая особа, с бесцветными маленькими глазками и здоровым лицом, спокойная, уравновешенная девица, бредившая спортом и не признававшая ничего иного, помимо него. Она ежедневно делала спортивную гимнастику утром и вечером, проводила большую часть своего времени на чистом воздухе, за партией лаун-тенниса или в лодке, иногда играла с дачными соседями мальчуганами в футбол, приводя этим в ужас почтенную директрису пансиона, или «выжимала» пуды при помощи тяжелых гирь.
В медальоне она носила портрет знаменитого борца чемпиона мира и очень гордилась своим знакомством со всеми приемами русской и французской борьбы. Книги не пользовались вниманием Сони, кроме спортивных брошюр, изданий Спорта, или самоучителя шведской гимнастики.
Над этими последними она способна была просиживать целые дни. В партиях тенниса и крокета она всегда оставалась победительницей.
И нынче, как всегда.
С гордым, самоуверенным видом носилась она по площадке, выкрикивая с какою-то особенною на английский лад манерою термины игры. И ракетка ее опустилась только тогда, когда перед нею появилась madame Sept, незаметно подошедшая к играющим.
— Mesdemoiselles, скоро они приедут, — произнесла она по-французски, обращаясь к пансионеркам, — и вы окажете мне лично большую любезность, если встретите m-lle Раевскую, как подобает высокому положению этой юной особы. Она делает мне большую честь, поступая в наш пансион.
— Поздравляю вас, madame, с этой великой честью, — насмешливо прозвучал низкий грудной голос, и баронесса Иза Пель с торжественным видом присела перед француженкой, в то время как черные глаза ее лукаво и задорно смеялись.
— О, mademoiselle Иза, это не относится к вам, — не поняв ее насмешки, произнесла поспешно француженка, — ваш баронский титул уже говорит сам за себя…
— Я предпочла бы быть простой крестьянкой, — засмеялась Иза.
— Comment? — глаза madame Sept, бегло остановившись на ее лице, скользнули дальше и, широко раскрытые, с выражением испуга, остановились на фигуре спортсменки.
— Где ваш жетон? Где ваш жетон, m-lle Sophie? — набросилась она на Соню. — Вам всем необходимо в полном параде встретить вашу новую приятельницу.
