тапочки.
Он говорил всё это, доставая из пакета три бутылки красного вина, мясную нарезку, сырную нарезку, багет, огромную плитку тёмного шоколада, коробку с пирожными и пакет с крупным розовым виноградом. Такой виноград продают круглый год, даже зимой. Я стояла в дверях кухни, молча глядя на незваного гостя.
— Где будем набираться? Тут? Или в комнате? И где у тебя бокалы?
— У меня нет бокалов. Только стаканы, — кажется, я капитулировала. Спеси в голосе явно поубавилось.
— Давай стаканы. Так где же?
— Давай в комнате. Там есть журнальный столик.
— Отлично. Под виноград дай что-нибудь, — Глеб уже мыл под краном огромную кисть.
У меня резко засосало под ложечкой, так захотелось винограда. Я протянула Глебу большую тарелку, а он, отделив от кисти одну ягоду, поднёс её к моему рту. Секунду поколебавшись, я открыла рот. Глеб смотрел, не отрываясь, и мне стало не по себе. К счастью, он отдал тарелку мне и спросил, есть ли у меня штопор, коль нет бокалов. Спасибо, не стал смотреть, как я жую виноград. Самое удивительное то, что штопор был. Когда я приобрела своё тесное ипотечное гнёздышко, мне не подарили на новоселье бокалы, а вот набор столовых приборов подарили. И среди них каким-то чудом оказался штопор.
Через полчаса я, плача, рассказывала Глебу о том, что произошло в моей жизни вчера.
Глава седьмая
Глеб слушал очень внимательно, не перебивая и не призывая меня успокоиться. В какой-то момент я почувствовала, как ледяной камень в моей груди начал таять, мне стало легче дышать. Постепенно высохли слёзы. Только тогда закончился мой монолог, и начался наш диалог с Глебом.
— То есть, у вас было всё «серьёзно» и «навсегда»? Он так говорил? Твой Лео?
— К великой радости, уже не мой, — хрипло усмехнулась я. — Было «серьёзно» и «навсегда», но теперь это счастье Нади, и она занята его переездом к ней на ПМЖ.
— Да и фиг с ним, правда, Лена? По большому счету, тебе надо радоваться, что всё произошло вовремя. Замолви словечко за Надю, когда будешь молиться. Надя избавила тебя от предателя, забрала его себе. Представь, если бы его нутро проявилось позже, когда вы уже благополучно поженились бы и родили двоих щекастых карапузов. Они любили бы Лёнчика, называли его папой, а он бы оставил их ради Нади. Или другой Нади.
Я снова заплакала — мне стало очень жаль двоих щекастых карапузов. К счастью, плакала недолго.
— А ведь ты прав, — всхлипнула я. Как-то незаметно я тоже начала обращаться к Глебу на «ты». Довольно странно «выкать» человеку, с которым напиваешься в качестве психотерапии. Кстати! — А как ты понял, что мне надо напиться? И откуда у тебя мой адрес?
— Адрес раздобыть легко, имея нужные знакомства. А догадался… Во-первых, голос у тебя был слишком бодрый и напряжённый, когда ты позвонила. Во-вторых, ты позвонила в принципе. Ты же намеревалась продинамить меня. Ты не собиралась соглашаться на фотосессию и звонить мне не собиралась. Я позвонил бы сам, но твой телефон оказался бы недоступен. Только ты не знала, что со мной такое не прокатит.
Глеб говорил это легко и спокойно, а мне стало трудно дышать от стыда. Этот человек видит меня насквозь, и пытаться обмануть его бесполезно.
— Но ты позвонила, значит, на то есть веская причина, — продолжал Глеб с иезуитским удовольствием наблюдая моё крайнее смущение. — Какая проблема могла бы подтолкнуть тебя в сторону фотосессии? Вероятнее всего, попытка восстановления самооценки. А это сугубо личное, точно не профессиональные дела. О том, что у тебя есть парень, я знал от Яны. Она предупредила меня, давая номер твоего телефона. Чтобы я особо губы не раскатывал. Пришлось убедить её в том, что у меня чисто профессиональный интерес к тебе.
— Это хорошо, — кивнула я.
— Что именно? — Глеб смотрел на меня, подперев подбородок кулаком.
— Не будем углубляться, — я сделала неопределённый жест рукой.
— Скажи, Лена, а что именно тебя так выбило из колеи? Ты настолько сильно любишь этого Лео?
Я молча смотрела перед собой, размышляя. Вопрос поставил меня в тупик.
— Дай угадаю, — Глеб решил прийти мне на помощь, видимо, устав лицезреть мою растерянную физиономию. — Ты из очень хорошей семьи с крепкими семейными традициями?
— Ну это-то тебе откуда известно?! — взвыла я, едва не выплеснув вино в лицо этого всезнайки-психолога.
— Тихо, тихо, — Глеб осторожно погладил меня по волосам и по щеке. — У тебя на лбу написано: «Девочка из очень хорошей семьи». И во всём твоём поведении сквозит это. Потому я едва не поверил в чудо, когда, работая с вами на фотосессии, увидел в твоих глазах настоящую, неподдельную страсть.
— Страсть?! — я поперхнулась виноградом, и Глебу пришлось похлопать меня по спине.
— Вот именно, — Глеб был невозмутим. — То есть, я прав. Тут дело не в огромной, всепоглощающей любви, а в «подходящести» Лео. Во всяком случае, тебе он представлялся именно той партией, которая поможет тебе достойно продолжить традиции. Ты поставила всё на эти правильные отношения, и теперь не знаешь, что сказать родителям. Для тебя смерти подобно то, что ты «не соответствуешь» и можешь их «разочаровать».
— Да пошёл ты, — я устало махнула рукой, прекратив сопротивление.
Этот паршивец знает меня лучше, чем я сама. Откуда он взялся на мою голову?!
— Скажи, Лена, с чего ты взяла, что родители ждут от тебя «продолжения традиций»? Они говорили тебе об этом когда-нибудь? Давили на тебя?
— Как ты смеешь? Никто на меня не давил, — я заводилась всё сильнее. — Ты знать не знаешь моих маму, папу, бабушку и дедушку! И братьев моих не знаешь. Я их всех обожаю, а они — меня. Они никогда не давят на меня! Просто…просто…это как-то…
— Как-то по умолчанию, да? Что и требовалось доказать. Если ты поступишь не так, как все, никто из семьи тебя не осудит и не станет любить даже на грамм меньше. Эти «семейные ожидания» придумала ты сама, от и до. А семья тебя будет любить и принимать всегда, потому что ты по определению не можешь совершить подлость или гадость. В тебе никто не усомнится даже на миг.
— Глеб! — предостерегающе начала я.
— Что «Глеб»? Двадцать девять лет уже Глеб. Не спорь. И прекрати грызть себя всякими глупостями.
— Откуда ты всё знаешь?!
— Не поверишь, у меня тоже есть мама, папа, бабушка, две сестры и пятеро племянников. Я люблю их всех, а они любят меня. И никогда не давят на меня. Принимают таким, какой я есть.
— А
