что было написано доступным языком, то теперь интерес его был иной — практический. Чем сложнее была книга, тем сильнее было желание её осилить и понять то, что недоступно массовому читателю. Он стал перечитывать ранее прочитанную русскую классику и редко читал новое, чтобы не отвлекаться на незнакомый сюжет, а сосредоточиться на другом — на характерах героев, их поступках и их речи. Раньше, читая «Войну и мир», он обращал внимание на сюжет или описание сражений. Теперь же, заново перечитывая, он выделял для себя нюансы разговора и оттенки чувств героев. Более всего на сей раз его заинтересовала сцена исполнения Наташей народной пляски у дядюшки в Михайловке и то, как Бурьенка и Лиза подбирали наряд для княжны Марьи к приезду Анатоля.
Непрестанная внутренняя работа должна была принести плоды, но пока до этого было ещё далеко. У Нади же чувство юмора было врождённым — так, по крайней мере, казалось Ивану. И юмор её был самый настоящий, а не тот, который находят у себя две болтушки, заливающиеся смехом при обсуждении нелепого наряда своей соседки.
В один из дней вернувшийся с обеда Валентин рассказал Ивану случай за столом, за которым их было четверо, в том числе и Надя. Обедавший с ними Борис в числе прочих снадобий взял селёдку и молоко. Валентин остановился и уточнил:
— Ну, ты знаешь его — высокий, рыжий, из конструкторов.
Потом продолжил:
— Так вот: мы стали его убеждать, что эти компоненты никак не совместимы. Мы хихикаем, а он не слушает. Когда Надьке, дотоле молчавшей, это надоело, она сказала с невозмутимым видом: «Ну что пристали к человеку, может быть, он себе слабительное готовит, а сказать стесняется».
Валентин продолжить не смог и хохотал, вспоминая, затем успокоился и добавил:
— Мы заржали на всю столовую, долго не могли продолжить трапезу, а Надежда равнодушно за нами наблюдала.
Иван пожалел, что не присутствовал. Случай убедиться в её искромётности и мгновенной непредсказуемой реакции представился буквально на следующий день. Они с Леной сидели на рабочем месте, пили чай и болтали. Иван сидел на своём месте и прислушивался — ему в последнее время было интересно всё, что связано с Надей. У Нади на столе был чай, конфеты и пузырёк со спиртом, который ей принесла знакомая. Спирт ей был нужен, чтобы делать уколы заболевшей маме. Подошёл Михаил, муж Лены, положил руку на плечо жены и, посмотрев на стол Нади, с ухмылкой заметил:
— Ветрова, у тебя тут прямо и чай, и спирт в меню…
Надя не дала продолжить мысль:
— Ну и что — добавлять по вкусу.
Иван еле удержался от смеха, боясь выдать, что он всё слышит. Лена и Мишка засмеялись, оценив реплику, а Надежда оставалась спокойной. Она сидела вполоборота к Лене, и Иван хорошо видел её лицо. Было такое ощущение, что она сказала фразу и думала уже о чём-то другом.
Был ещё случай, когда Валентин стал рассказывать, как он, маневрируя в узком месте на отцовском «Москвиче», разбил фару о дерево, а потом так её склеил, что она стала даже прочнее. Надя слушала не оборачиваясь и так же, не оборачиваясь, бросила:
— Прочнее? Это надо проверить.
— Как? — удивился Валентин.
— Ещё раз в дерево фарой въехать. Той же самой.
Иван потом не раз слышал от неё удивительные реплики, более всего его поражала лёгкость и небрежность их исполнения при сохранении внешней невозмутимости.
Глава 9
В конце сентября почти весь отдел на один день вывезли в колхоз на уборку капусты. Иван, не находя разумного для себя объяснения, тянулся к этой загадочной и восхитительной девушке. Если ему не удавалось как бы случайно оказаться с ней рядом, он следил за ней и чувствовал, где она.
День был ясный, хотя и несколько прохладный. Они стояли рядом. В этот момент в чистом небе появился военный самолёт. Иван стал внимательно и, как показалось Наде, с грустью следить за ним. Поэтому она решила спросить его:
— Ты любишь самолёты?
— Зачем думать о полёте, если это невозможно. Меня бы всё равно не взяли бы из-за зрения.
— «Зачем» — вопрос другой, но я же вижу, что не думать ты не можешь.
Иван удивился её проницательности и только много позже понял, почему она спросила, а Надя тогда не стала объяснять малознакомому человеку, что лично её связывало с авиацией.
К обеду все захотели пить, и на поле привезли флягу с водой и кружкой. Фляга была почему-то неполная. Надя и Иван подошли пить последними. Пришлось перевернуть флягу, чтобы налить кружку. Надя выпила не полностью. Иван остатками долил кружку до краёв и стал жадно пить. Когда он выпил примерно половину, Надя приподняла его руку за оттопыренный локоть, кружка звякнула по зубам, и вся оставшаяся вода оказалась на рубашке.
— Это всё от жадности. Торопиться не надо, — пояснила она и рассмеялась.
Ей всегда было интересно, как люди ведут себя в неожиданных ситуациях, и после этой безобидной выходки она ждала, что будет делать Иван. Она мобилизовалась и готова была вступить в диалог и победить. Но он моментально её обезоружил: увидев её напряжение и готовность к прыжку, он улыбнулся и сказал:
— А ты не дождёшься от меня каких-либо слов и действий.
И стал ждать.
— Ну, действие-то как раз есть — ты стоишь и молчишь.
Она была не готова к такому повороту и поняла, что «поле битвы», скорее, осталось за Иваном, но причину увидела в его слабости. После этого случая она пришла к заключению, что мальчик — совершенно бесхарактерный.
После ноябрьских праздников Надя пришла на работу с книгой, которую не успела дочитать и намеревалась это сделать в обеденный перерыв или, если повезёт, раньше. Книга называлась «Таис Афинская», о событиях времён разгрома Александром Македонским Персидской империи. Иван заинтересовался, услышав разговор Нади с Леной о незнакомой ему книге. Рабочее место Ивана находилось на расстоянии не более трёх метров от их столов. Они говорили негромко, но Иван обладал очень острым слухом и почти всё слышал. Надя говорила:
— Таис — гетера высшего разряда с высочайшим уровнем образования в музыке и поэзии, вдохновительница великих художников, философов и полководцев, она распространяет воспитанность, красоту чувств за счёт неотразимого обаяния женственной прелести, а главное — она не торгует телом, она одаривает эрудицией.
Надя была в восторге от книги, ещё не дочитав до конца, и эту фразу про себя она долго шлифовала, чтобы высказать её Лене, чьё мнение ей было
