махорки, которую свернул для него Воробей, и кашляет. Зина молча и ревниво наблюдает за захмелевшим Ананьевым, бледный стоит у стены молодой немец и, облокотясь на стол, сидит мрачиый старший техник-лейтенант.
В разгар веселья Васюков замечает за окном мелькнувший луч света и, ничего никому не сказав, выходит во двор.
На темной дорожке недалеко от входа стоит виллис, из него выбирается темный силуэт в плащ-палатке.
— Эй, кто здесь? — окликает Васюков.
— Капитан Сафронов,— отвечает человек.— Ты скажи, здесь мост поблизости есть?
— Моста нет,— говорит Васюков,— брод. Да ночью не проедете. Мы вот днем засели.
— От черт! — говорит капитан.— А там кто? — кивает он на освещенные окна внллы.
— Майор Ананьев. И солдаты. Вот, заночевали.
— Гнидюк, распрягай! — говорит в темноту капитан.— Терещенко — сюда!
Из виллиса выскакивает автоматчик в шинели и каске и неторопливо вылезает кто-то еще в длинной шинели. Автоматчик пропускает его вперед, и все идут к крыльцу. Васюков распахивает дверь в зал.
Ананьев отстраняется от Ирмы и Зины, которых он пытается обнять одновременно, и недовольно глядит на вошедших. Отличив его среди остальных, капитан отдает честь.
— Капитан Сафронов. Из военного трибунала армии.
— Откуда? — спрашивает Ананьев.— С передка, с тыла?
— Из Пневница.
— Слыхал, говорят, в 12 капитуляция?
— Да ну? Нет, не слышал. Мы в 16 часов выехали, да вот с колесом промучились.
— Точно! Победа, капитан. Дай пять, поздравляю.
Ананьев пожимает капитану руку, делает шаг, чтобы пожать ее и стоящему возле автоматчика человеку в офицерской шинели. Капитан предупреждающе останавливает его.
— Ему не надо. Не положено.
— А что? Пленный?
— Нет, не пленный. Арестованный за трусость. Командир взвода,— тихо говорит Сафронов.
— Ах ты, обормот! Сдрейфил, значит? В конце-то войны?
— Именно,— вздыхает бывший командир взвода Терещенко.— В конце и не выдержал.
— А теперь что? Трибунал?
— Теперь трибунал,— опускает голову Терещенко.
— Ладно. Вы это вот что,— говорит капитан Сафронов и что-то шепчет Ананьеву. Тот машет рукой.
— Есть там у них. В чулан какой-нибудь.
Сафронов делает знак Терещенко и ведет его через зал. За арестованным, как тень, следует часовой-автоматчик. Вдруг придирчивый взгляд капитана останавливается на молодом немце.
— А это?.. Кто такой?
Пауль подбирается и отчеканивает:
— Гитлер капут! Капитуляция.
— Это вот ее муж,— говорит Ананьев, указывая на Ирму.— Драпанул. Не дожидаясь капитуляции.
— Дезертир? А почему здесь? Надо отправить в тыл. Как военнопленного.
— Ладно. Черт с ним! — машет рукой Ананьев.— Отправить всегда успеем.
— Ну, знаете! — несогласно говорит капитан.— Тогда хотя бы изолировать.
— Оставь! Что изолировать? Завтра изолируем.
Поняв, что речь идет о муже, Ирма бросается к капитану.
— Гер официр! Товарищ...
— Товарищ официр! Битте, битте! — говорит старик и ставит на стол бутылку с прозрачной жидкостью.
— Что это? — настораживается капитан.
— О, шнапс, шнапс,— дрожащими руками старик открывает бутылку.
— Это дело! — говорит Ананьев.— А то принес какую-то мадеру! Ладно, брось, капитан. Давай выпьем!
Капитан, однако, пропускает Терещенко с автоматчиком в дверь и делает знак Паулю следовать вперед. Тот покорно переступает порог. Ирма и старик бросаются следом.
Спустя десять минут капитан появляется и с довольным видом потирает руки.
— Вот теперь можно и выпить, майор! За Победу! Если не провокация.
— Никакая ие провокация. По рации передали. Так, Воробей?
— Так точно. Полковник-танкист сказал.
— Трудно верится,— говорит капитан, пережевывая хлеб с салом, крупными ломтями нарезанный на фарфоровой тарелке.— Здесь где-то в ближнем тылу полуокруженная группировка. В лесах эсэсовские части.
— Сдадутся и эсэсовцы,— говорит Ананьев и достает часы на цепочке.— Сколько там до Победы осталось? Всего 15 минут.
— В роще нас обстреляли. Колесо пробили. Едва ноги унесли.
— Это бродячие. Бродячих мы не боимся. Завтра они нам в плен сдадутся.
В зал вбегает Ирма, за ней входит старик. Ирма бросается к капитану и заламывает руки.
— Гер официр, гер официр! Их отшень, отшень просиль! Майн гатте Пауль... Их отшень просиль!
— Ничего не выйдет,— говорит капитан.— У нас есть порядок, который надлежит соблюдать.
Ирма начинает плакать.
— Их отшень просиль. Гер официр! Товарищ,— умоляюще обращается она к Ананьеву. Тот вскакивает.
— Ладно, капитан! Выпусти ты его. Подумаешь, куда он денется. Вот, сколько тут осталось?..— он снова достает часы.— Еще семь минут. Ведь Победа же, ты понимаешь.
Капитан молчит.
В это время где-то далеко за лесом взмывает в небо ракета, с ней рядом вторая, далекие очереди трассирующих рассыпаются в небе. Все в зале замирают в тревоге.
— Что это?
Схватив оружие, выскакивают на дорожку, но тревога напрасна. Слышно, как палят вдали вокруг — за рекой, в стороне дороги, где-то за парком. В разных местах в небе горят ракеты, и капитан первым догадывается.
— Это ж салют! Выбрось свои часы, майор!
— В самом деле! Славяне, а ну стрелянем! Чтоб в последний раз. Ну, раз-два — пли!
Нестройный залп звучит возле виллы, затем второй и третий.
— Ну вот! Ну вот, теперь ты веришь, капитан? Ведь Победа! Победа, ты понимаешь это?..
В свете, падающем из окоп, из раскрытой двери, майор обнимает капитана, затем Зину, которая счастливо льнет к нему, Васюкова. И тут они замечают, что на крыльце одиноко стоит старший техник-лейтенант, а за темным стеклом узкого окна тускло бледнеют два лица арестованных. Все входят в помещение.
— Слушай, капитан,— говорит Ананьев,— давай сюда твоего арестанта. Черт с ним, выпьем по-братски, все равно Победа!
— Ладно! — говорит капитан.— Эй, Гнидюк, выпускай арестанта. И того... немца тоже! Черт с ними!
Тихая ночь, в зале едва светит карбидный фонарь, на столе неубранные остатки ужина. На диване, раскинувшись, спит Ананьев, в кресле Зина. На разостланных на паркете шинелях спят разведчик и шофер Воробей. Рядом ворочается и садится Васюков.
— Нет, я в такую ночь не усну.
За столом в каменной позе сидит старший техник-лейтенант.
— В такую ночь можно и не поспать. Полезно подумать. Как жить, подумать.
— Чего тут думать? — говорит Васюков.— Главное, вот выжили.
— Мы-то выжили. А сколько не дожило. Подумать страшно! Я как подумаю, как представлю себе... Была жена, двое ребят...
— Погибли?
— В первый день. Под Волковыском на аэродроме. Отца
