Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
______
Вернувшись домой, Флоренс закрыла дверь квартиры и замерла, прислушиваясь к соседской комнате. Она надеялась, что там никого нет. Брианну и Сару она нашла на Крейгслисте[3] несколько месяцев назад и сейчас знала их ничуть не лучше, чем когда сюда переехала.
Она открыла холодильник и достала обезжиренный йогурт, на котором маркером было выведено «брианна!!!». В своей комнате устроилась на кровати и придвинула к себе ноутбук. Загуглила «косточку для воротника».
Косточка для воротника – это гладкая жесткая пластина из металла, натурального рога, китового уса, перламутра или пластика, которая вставляется в специальный кармашек на внутренней стороне воротника рубашки и обеспечивает жесткость его уголкам.
Флоренс думала об этих крошечных кармашках, а еще о мужчинах вроде Саймона, которые беспокоятся о твердости уголков своего воротника. Те, с кем она обычно спала, – бармены и представители офисного планктона с Тиндера – все приехали когда-то в Нью-Йорк и казались такими же потерянными, как и она сама. Единственный парень, с которым после переезда сюда у нее было больше двух свиданий, на третьем попросил одолжить ему пятьдесят долларов и больше свиданий не назначал. Но и он вряд ли представлял, что такое косточка для воротника.
Флоренс знала, что за пределами ее мира существует другой мир, совершенно ей чужой. Время от времени кто-то брал его в свои руки и тряс, выбивая маленький кусочек, который со звоном падал к ее ногам. Она собирала эти кусочки, как энтомолог собирает редких насекомых, чтобы засушить и положить под стекло. Это были символы, которые однажды объединятся в нечто большее; она еще не знала, во что именно. В ее прикрытие, ответ на вызов, в новую жизнь.
Потом она поискала информацию про жену Саймона. Ингрид Торн снималась в основном в авторских фильмах, время от времени совершая набеги на Бродвей. Она была не из тех актрис, чьи фотографии мелькают в журналах «Пипл» или «ИнТач», – большинство их читателей ее не знали, – но, как выяснила Флоренс, «Пейпер» поместил ее на свою обложку, назвав гранд-дамой авангардного кино.
В биографии Ингрид трудно было отыскать задатки чего-то авангардного. Она выросла в небольшом богатом городке в Коннектикуте, в семье преуспевающего адвоката и домохозяйки. «Коннектикульт» – так она назвала родной штат и добавила, что «там поклоняются двум божествам – джину и ситцу». Теперь они с Саймоном жили в Верхнем Ист-Сайде, их дети ходили в престижную частную школу, но каким-то образом ей удавалось преподносить все это так, будто она добилась радикальных перемен в своей жизни.
Ингрид была уже не так молода и далека от классических канонов красоты, но ее внешность завораживала своей необычностью. На ее лицо хотелось смотреть и смотреть, что и делала Флоренс, когда зазвонил телефон. Она взглянула на экран и, выдержав паузу, ответила:
– Да, мам.
– Послушай, – начала мать таким тоном, словно передавала ей секретные сведения, – Кит сказал мне вчера вечером, что хедж-фонды – это то, чем ты могла бы заниматься.
Кит был барменом в китайском ресторанчике «У П.Ф.Чанга», где мать работала. Флоренс совершенно не могла понять, почему все официанты приписывали ему почти сверхъестественные умственные способности.
– У меня нет для этого достаточной квалификации, – сказала она.
– Ты окончила университет с отличием! Конечно, ты считаешь меня недалекой провинциалкой, но я точно знаю, что диплом с отличием означает лучшие знания. Не думаю, что может понадобиться еще какая-то квалификация.
– Мам, я не считаю тебя провинциалкой, но…
– А, ну да, просто недалекой.
– Я этого не говорила. Просто я не особо дружу с цифрами, ты же знаешь.
– Не знаю, Флоренс. Точно не знаю. На самом деле, когда ты сейчас это сказала, я подумала, что ты всегда была сильна в цифрах. Очень сильна.
Мать говорила с карикатурной интонацией проповедника или ведущего новостей, причем эту манеру она, видимо, переняла, часами слушая и тех, и других по телевизору.
Флоренс помолчала.
– Наверное, я просто не хочу работать в финансовой сфере. Мне нравится моя работа.
Это было не совсем так, но она давно поняла, что в общении с матерью лучше использовать однозначные формулировки. Любая неопределенность тут же давала Вере точку опору.
– Тебе нравится весь день быть у кого-то на побегушках? Я-то на побегушках последние двадцать шесть лет по одной-единственной причине: чтобы моя дочь могла послать любого, кто попытается заставить ее прислуживать.
Флоренс вздохнула:
– Прости, мам.
– Не извиняйся передо мной, дорогая. Все твои таланты тебе даровал Господь. Ему не больше, чем мне, нравится смотреть, как ты их растрачиваешь.
– Ну хорошо, прости меня, Господи.
– О нет! Не умничай с ним, Флоренс. Только не с ним.
Флоренс ничего не ответила.
Немного помолчав, мать задала свой любимый вопрос:
– Кто тебя любит?
– Ты.
– А кто самая лучшая девочка на свете?
Флоренс посмотрела на дверь, словно желая убедиться, что ее никто не подслушивает, и быстро ответила:
– Я.
– Именно!
Флоренс была уверена, что мать энергично кивает на другом конце провода.
– Ты не какой-нибудь ноль без палочки, детка. Не веди себя так. Это неуважение ко мне и неуважение к твоему Создателю.
– Ладно.
– Люблю тебя, детка.
– И я тебя.
Флоренс повесила трубку и закрыла глаза. Эта чрезмерная и неоправданная лесть матери всегда производила обратный эффект, заставляя чувствовать себя полным ничтожеством. Когда Флоренс училась в старших классах, мать рассказывала всем, что ее дочь – самая красивая и популярная девочка в классе, хотя на самом деле Флоренс ощущала себя абсолютно потерянной и цеплялась за горстку приятелей, которых сближало скорее отчаяние, чем какое-то родство душ. Единственное, что у нее действительно было общего с ближайшей подругой Уитни, это максимальный средний балл успеваемости. «Да посмотри ты на меня!» – не раз готова была крикнуть Флоренс.
Иногда ей хотелось от матери откровенной жестокости, тогда, по крайней мере, можно было бы разорвать с ней отношения, не испытывая особой вины. Вместо этого, они стали заложниками бесконечного маскарада: мать подбадривала ее, все больше в ней разочаровываясь, а Флоренс отвечала любовью и раскаянием, которых не чувствовала.
Вера Дэрроу забеременела в двадцать два – уже не такая молодая, чтобы привлекать к себе осуждающие взгляды, но и не настолько опытная, чтобы понимать, во что ввязывается, как она часто говорила Флоренс. Будущий отец, постоянный гость отеля, где она в то время работала, и слышать не хотел о ребенке, но Вера решила рожать. Она говорила всем, кто готов был слушать, что это лучшее решение, которое она когда-либо приняла: ее жизнь началась с появлением Флоренс. Хотя, надо сказать, во время беременности она обрела веру в Бога, так что, возможно, не обошлось и без его участия.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
