в этом хаосе вагонетки, и монотонно, но многосмысленно качающиеся насосы нефтяных скважин, и горы автомобильных отбросов, и, конечно же, штабеля затоваренной бочкотары — и ни одной живой души…
Повсюду были дымы, багровые, оранжевые, зеленые, желтые, явные яды, а любимое наше светило, закатываясь в эти дымы, напоминало главный яд, резервуар всех страшных ядов.
И ни одной живой души — ни кошки, ни собаки, и даже чайки сюда не залетали из недалекого океана…
Живые души проносились в своих спасательных пузырях-автомобилях по выгнутым дикими горбами фривэям, а бетонные эти ленты, выгнутые горбами и пересекающиеся в разных плоскостях над неорганической страной, еще сильнее подчеркивали атмосферу не-жизни.
Мы катили через эту страну час или два, кружили и петляли, стараясь выбраться на Пасифик Коуст хайвэй. К счастью, бензина в баке было достаточно, и мы выбрались.
Мы были изрядно утомлены и угнетены, и спутница-калифорнийка, которая, как оказалось, и не подозревала, что неподалеку существуют эдакие джунгли, даже прекратила трещать своим милейшим язычком и жестикулировать милейшей ладонью.
Однако еще через час мы и думать забыли об этом мире неживой природы, созданной венцом живой природы, то есть человеческим гением.
Это был первый вечер уик-энда, и мы попали на перекресток неясных духовных брожений, в уютную сутолоку Вествуда.
Рами Кришна
Рами-рами
Хари-хари
Хари-рами
Хари-Кришна
Хари-хари
Рами-рами
Рами-хари…
У закрытых дверей «Ферст Нэшнл Сити Бэнк» тряслась в танце группа парней и девушек в желтых и белых хламидах, подпоясанных веревками. С бритых голов свисали длинные узкие косицы вроде запорожских оселедцев, мелькали босые пятки. Двое лупили ладонями в барабаны, трое гремели бубнами. Длинная тощая сестрица с придурковато-блаженным выражением юного лица, тоже пританцовывая, бродила в толпе зрителей, раздавала журнальчики поклонникам Кришны, просила немного денег и, получив несколько монет, проникновенно шептала, заглядывая в глаза:
— Вы так щедры, вы так прекрасны…
Рядом, едва ли не перемешиваясь с кришнаитами, бурно демонстрировала свой восторг группа новообращенных христиан, ассоциация «Джуз фор Джизус!»
Чуть поодаль прямо с собственного велосипеда, зацепившись ногой за уличный барьер, вещал один из многочисленных в Эл-Эй бродячих проповедников-свами. Седые волосы перехвачены по лбу кожаной лентой, глаза на старом морщинистом лице поблескивают веселой сумасшедшинкой. Пересыпая свою речь непристойностями, но уважительно подбородком и руками апеллируя к небесам, свами разоблачал пристрастие современного человека к удобствам — к холодильникам, кондиционерам, автомобилям…
Слушателей было немало, все хохотали, а юный негр подбрасывал пророку новые идеи:
— Swumy, what about money?[10]
— Money?! — жутким голосом, напомнившим мне одного режиссера «Мосфильма», завопил пророк. — Money is shit, green shit![11]
Тут же среди пророков, трясунов, певцов и барабанщиков и все на том же пятачке возле банка бродили зеваки с пакетиками орехов, с сахарной ватой, с банками пива. Из грузовичка выгружалась новая команда с новыми лозунгами, железными бочками вместо барабанов, то ли движение «Women's Lib», то ли «Gay's pride»[12], то ли «Группа борьбы против кастрации кошек», то ли «Марш ветеранов спорта за переселение на Луну»…
К банку, мигая сигнализацией, приближалась патрульная машина полиции. «Вот сейчас и разгонят всю шарагу», — подумал я.
Однако никто на перекрестке, кроме меня, на полицию не обратил ни малейшего внимания. Полицейские, негр и белый, вышли из машины и встали в своих классических позах — руки за спиной — против трясущихся и все больше входящих в раж братьев и сестер Хари-Кришны.
…Запомнив этот перекресток, я и на следующий вечер пришел сюда.
Было пустынно и тихо, только позевывал возле магазина грампластинок скучающий секьюрити-гард[13], только светились вывески «Alice's Restaurant», «Hungry Tiger», «MacDonald», «Bullocs» да проносились, конечно, машины.
Вествуд-вилледж был пуст. Электронные часы на фасаде банка показывали 23.34. Вдали, в нескольких кварталах от меня, появилась высокая женская фигура в белых одеждах. Ровно в 23.35 она стала пересекать Вествуд-бульвар и в середине, беспомощно, но красиво махнув белым рукавом ли, крылом ли, упала.
Вздор, сказал я себе, это уже не надежная реальность, это уже предательское воображение. Ни с места, сказал я себе, уже двигаясь к месту происшествия.
Упавшую фигуру закрыл длинный черный «роллс-ройс». Шестерка еще не заменила пятерку на электронных часах, когда он проехал мимо меня. Я успел заметить внутри белые одежды, темное лицо, светящиеся глаза… Продукт воображения быстро исчезал со сцены.
Typical American Adventure
Part II
Кто вы? Куда мы? Где я?
Москвич даже вздохнул с облегчением, когда услышал в трубке мужской голос. Вдруг пронесет, вдруг не закрутит, вдруг вообще все это просто мужская нормальная шутка, а еще лучше — легкое недоразумение?
— Хеллоу, — то ли проговорил, то ли пропел немолодой, но приятный мужественный голос.
— Простите, я звоню по поводу объявления, что было вывешено в университетском кампусе. Должно быть, это шутка, сэр? — Москвич подождал секунду, но не услышал ответа. — Недоразумение, сэр?
— It's over, it's over, it's over[14], — печально проговорил или пропел мужской голос.
— Простите, я не стал бы звонить, если бы ваш телефонный номер не попал в руки весьма сомнительному субъекту, а так как этот субъект является в значительной степени продуктом воображения, то я, представляющий также в некотором смысле определенное воображение, считаю себя так или иначе ответственным за поступки этой персоны, — на одном дыхании выпалил Москвич и добавил, подумав: — Вы меня, конечно, не понимаете?
— Отлично понимаю вас, дружище, — сказал невидимый собеседник. — А теперь вы меня послушайте.
Неизвестно откуда тут возникла в трубке музыка, и голос уже впрямую будто на эстраде запел:
Love and marriage,
Love and marriage,
Go together
Like a horse and carriage…[15]
Не без удовольствия Москвич прослушал до конца эту песенку, которую помнил еще с осени 1955 года, с тех еще времен, когда он был не Москвичом, а Ленинградцем, с той осени, когда западный циклон закупорил невское устье и вода вышла из берегов сфинксам до подбородка, а он как раз шел на танцы по Большому проспекту Петроградской стороны по колено в воде, и насвистывал эту песенку, и встретил девушку на площади Льва Николаевича Толстого, и вместе они пришли в медицинский институт, где танцевали под эту песенку, и все танцоры были мокрыми по колено, но сухими выше колена — славная была ночка!
— Спасибо, — сказал он, когда
