Прометей. Я сделал так, что более не может человек предвидеть свою смерть.
Хор. Что за лекарство ты открыл от их страданий?
Прометей. Слепой надеждой их я наделил.
Хор. Подарок твой – для них благословенье[13].
Самому Прометею счастливое неведение недоступно. Однако совершенно беспомощным его не назовешь, поскольку он знает секрет – нечто, что можно использовать для заключения сделки. Мистическим образом Прометей обнаруживает, что Зевс замыслил вступить в союз, от которого у него родится сын, превосходящий отца властью. Прометей понимает, что с его помощью Зевс может избежать свержения. (В более поздних источниках объясняется: Зевс планировал сделать своей возлюбленной морскую нимфу Фетиду, но, чтобы избежать опасности, он выдаст ее замуж за Пелея, от брака с которым появится Ахилл[14].) Однако пока момент неподходящий. Прислужник Зевса Гермес угрожает Прометею еще более тяжким наказанием, если тот откажется раскрыть свой секрет: орел и самовосстанавливающаяся печень. Ответ титана отметает любые дальнейшие уговоры презренного слуги безжалостного тирана: «Делай свое черное дело».
Третий голос вводит нас в политическую философию. В своем диалоге «Протагор» Платон (V – IV вв. до н. э.) проводит мысленный эксперимент для обнаружения истоков человеческого общества. При этом он предлагает новый взгляд как на взаимодействие Зевса и Прометея, так и на отношения Прометея и Эпиметея. По его версии, боги, создав всех живых существ, вменяют в обязанность Эпиметею и Прометею наделить этих существ всеми навыками, нужными для выживания. Эпиметей раздает все необходимое животным, но забывает о людях. Прометей вмешивается – он крадет огонь для человечества и в придачу дарует ему разнообразные инструменты и средства самозащиты. Несмотря на все это, жизнь человека остается в опасности, поскольку лишена общественной сплоченности. Вовсе не гневающийся на Прометея Зевс отправляет на землю Гермеса, чтобы тот даровал людям способность к уважению и чувство справедливости, которые помогут смягчить разногласия. Миф, любопытным образом перекроенный Платоном, лишен и характерного для Гесиода видения человеческой жизни как движения по нисходящей, и присущего работе Эсхила нравственного противостояния тирана и мятежника.
Уже в работах Гесиода, Эсхила и Платона видны основные черты прометеевской мифологии. В частности, все эти повествования связывают титана с идеей происхождения: первое в истории жертвоприношение животного, появление огня, зарождение человеческой культуры. Но отсутствует одна важная особенность – еще более фундаментальный аспект темы корней: роль титана в создании человечества. Правда, к этой теме авторы отсылали и ранее: акт первобытного преображения зафиксирован в «Метаморфозах» – блистательном и чрезвычайно авторитетном произведении римского поэта Овидия (43 г. до н. э. – ок. 18 г. н. э.). Согласно Овидию, Прометей смешивает землю с дождевой водой и вылепливает из них «подобье богов, которые всем управляют»[15], а затем повелевает им стоять прямо и глядеть в небо[16]. Другая вариация – менее известная, но эмоционально более выразительная – есть в баснях Эзопа: Прометей смешал глину со слезами. Этот яркий образ указывает на то, что титан олицетворяет творчество и страдание, а также намекает: в человеческой натуре сочетаются те же два качества[17].
Мастер Аркесилая. Прометей и Атлант. Лаконский килик. 560–550 гг. до н. э.
Vatican Museums, Vatican City. Photo Bridgeman Images.
Все важнейшие эпизоды из литературных сказаний находят и визуальное воплощение. Наиболее драматичная сцена, в которой титан предстает уязвимым перед беспощадным клювом орла, запечатлена на лаконской чаше (хранится в Музее Ватикана). Одно из изображений спасения Прометея Гераклом есть на горшке (вазе-кратере) из Афин: герой показан в момент, когда он стреляет в орла. В поздней Античности мы находим сцены акта творения, которые окажут мощное влияние на умы Средневековья и раннего Нового времени, – собственно, это картины появления человечества. Одна из интерпретаций представлена на этрусском амулете-скарабее: в ней Прометей вылепливает туловище человека. Более содержательное изображение присутствует на мраморном саркофаге в Музее Прадо в Мадриде: Прометей создает тело человека, над головой которого Афина помещает бабочку (в греческом языке слово psyche («психе») означает «бабочка», а также «душа»).
Мастер Несса. Геракл, Прометей и орел. Аттический кратер. Ок. 625–575 гг. до н. э.
National Archaeological Museum, Athens. Photo De Agostini / Getty Images.
Этрусский амулет-скарабей с выгравированным изображением Прометея. III – II вв. до н. э.
The J. Paul Getty Museum, Los Angeles. Gift of Stanley Ungar.
Не всегда Прометей предстает в столь авторитетном виде. В комедии Аристофана «Птицы» (414 г. до н. э.) Прометей нервно крадется по сцене, скрываясь под зонтиком, чтобы сверху его не заприметил Зевс. Для беспокойства у него есть все причины. Он выступает советчиком птиц, которые основали в облаках собственный город-утопию, мешающий дыму жертвоприношений достигать богов Олимпа. Но это Аристофан. Его интерпретация противостояния Прометея и Зевса идеально умещается в рамки дерзких обычаев афинской комической драмы, однако не отражает ни взгляда на эту тему, распространенного в Античности, ни того, который откликнулся бы в мыслях и чувствах более поздних людей, слушающих и пересказывающих мифы. Как же в таком случае эти «восприемники» из постклассического периода адаптировали унаследованную ими пеструю концепцию мифов о Прометее?
Прометей создает первого человека. Римский саркофаг. Ок. 185 г. н. э.
Museo del Prado, Madrid.
Титан в эпохи Средневековья и Возрождения
В блестящей монографии о Прометее в период Античности и после нее Кэрол Догерти взялась исследовать восприятие мифа с помощью художественного изображения благородного и непокорного героя в эпоху романтизма[18]. Такой выбор отправной точки отражает важную истину, но в то же время вводит в заблуждение. Романтизм, несомненно, создавал условия, в которых Прометей мог бы достичь небывалого прежде статуса иконы, однако к тому времени утекло много воды. С поздней Античности до Возрождения Прометей, чей образ покорял воображение, был не байроническим героем, а творцом, мастером, «антрополепом» – тем, кто вылепливает человеческие фигуры, а затем оживляет их.
Внутри всеобъемлющего позднеантичного проекта по внедрению классической (языческой) мифологии в христианское мировоззрение история Прометея была головоломкой особого рода. Как увязать его роль творца с аналогичной ролью Бога, создавшего Адама и вдохнувшего в него жизнь? Для христианского писателя из Карфагена Тертуллиана (ок. 160–240 гг. н. э.) существовал лишь один ответ: verus Prometheus, «истинный Прометей», и был всесильным Господом Богом, вылепившим человечество из земли[19]. Столетие спустя другой христианский автор, выходец из Северной Африки Лактанций, изобрел собственный способ отодвинуть на второй план заслуги Прометея относительно божественного акта творения: Прометей отличился лишь в искусстве создания статуй, а единственный подлинный создатель настоящих человеческих существ – христианский Бог[20]. Процесс очеловечивания Прометея с одновременным признанием его потрясающих даров продолжил Аврелий Августин (354–430), который заявлял, что Прометей был смертным, «считавшимся величайшим учителем мудрости»[21]. В течение всего средневекового периода подчеркивался скорее человеческий, нежели божественный, статус Прометея и одновременно отмечалось его мастерство скульптора. Значимым стал момент, когда писатель XII века Петр Коместор предложил альтернативную интерпретацию мифа о сотворении человечества Прометеем: либо он создал автоматы – ходячие статуи, – либо подарил людям цивилизацию[22]. Живописное изображение «антрополепа» Прометея, включающее представление о титане как об астрологе, появилось в так называемой «Флорентийской картине-хронике» – серии рисунков Мазо Финигерры (ок. 1470–1475). За всеми этими подходами стоит идея о том, что Прометей – это прообраз христианского Творца, однако особый статус последнего не ставится под сомнение.
Прометей. Фрагмент «Флорентийской картины-хроники» Мазо Финигерры. Лист 13. Ок. 1470–1475 гг.
The British Museum, London. Photo The Trustees of the British Museum.
Рассмотренные нами подходы можно объединить под широким понятием «эвгемеризм» – этот термин исследователи применяют к интерпретациям, согласно которым образы богов вырастают из личностей смертных людей, а деяния их отражают подлинные события реального мира. (Эвгемер был греческим писателем – основоположником
