плечами, ответил:
– Если ты приказываешь, конечно, я поеду, но за последствия не ручаюсь.
– Зачем, папа, Сереже нужно в Москву? – спросила Екатерина Павловна.
Елена Артуровна схватила ее за руку и воскликнула:
– Как ты не понимаешь, девушка? Это желание вашей покойной матери, – и посмотрела на нее с удивлением, как на человека, не понимающего простейших вещей.
– Я сказал уже, что я поеду, но я просил бы избавить меня от подобных разговоров и вообще от всяких мистификаций.
Обе Ламбер закивали укоризненно головами и произнесли обе разом, нараспев:
– Ай, ай, как не стыдно, Сережа! Такой молодой и такой безверный.
Но Сережа едва ли слышал это замечание, потому что, хлопнув дверью, он уже вышел из комнаты.
VI
Катенька была несколько сердита на теток, не столько за то, что услали Сережу, сколько за странное и непонятное влияние их на отца. Притом ей было неприятно, что сестры Ламбер взяли как бы монополию на память ее покойной матери. При их приезде она относилась к ним скорее как благосклонная наблюдательница, но после истории с Сережей это отношение стало походить более на отношение подозрительного шпиона. От ее недоверчивого и внимательного взгляда не ускользало ни одно слово, ни одно движение как теток, так и отца, особенно если они касались покойной матери. Очевидно, эта наблюдательная позиция в свою очередь не укрылась от глаз сестер Ламбер, потому что однажды после завтрака Елена Артуровна отозвала Катю и, обняв ее за талию, сказала:
– Ты, кажется, чем-то недовольна, Катя?
– Нет. Отчего ты думаешь?
Елена Артуровна улыбнулась и ответила:
– Ты недовольна мною и сестрой Софи, и я знаю, за что.
Катя хотела было возражать, но Елена, крепче обняв ее, продолжала:
– Ты ревнуешь Ирину к нам, это вполне понятно, и я тебя не виню. Но если бы ты хоть минутку подумала благоразумно, тебе стало бы ясно, как это ненужно, именно ненужно!.. Ты думаешь, что мы не имеем права считать Ирину более близкой нам, чем тебе, твоему отцу и брату? Конечно, мы очень долго не видались с сестрой, но это нисколько не уменьшает силы наших чувств. И потом – это главное – есть люди, которым воля и желание ушедших яснее видны и чувствительнее, нежели другим, хотя бы эти последние и были связаны узами ближайшего родства и самой подлинной любовью. Это совсем особенный дар, особая благодать, которая, конечно, посылается помимо нашей воли, но которую удерживать, укреплять и развивать всецело зависит от нас самих. Ты понимаешь, что я говорю?
Екатерине Павловне было как-то странно и неловко слушать эти объяснения; потому она ответила неохотно и не глядя на собеседницу:
– Конечно, я понимаю… Но мне не совсем ясно, какое отношение это имеет к данному случаю. Или ты считаешь себя и тетю Софи именно этими особенными людьми? Тут легко ошибиться и счесть себя за то, чем считаться не можешь.
Глаза Елены Артуровны поголубели, щеки покрылись румянцем, и она стала выкликать довольно громко, несмотря на то, что в соседней комнате лакей убирал со стола:
– Нет, в этом ошибиться никак нельзя, никак! И притом это вовсе не такое легкое и радостное свойство, как ты можешь думать! Как всякая благодать, эта имеет свои незабываемые радости и свои тяжести, очень большие. Это дает права, но налагает и обязанности. И вот наша обязанность именно в том и заключается, чтобы передавать и истолковывать твоему отцу желания умершей, так как умершие имеют желания, имеют волю и даже капризы, которые нам кажутся иногда необъяснимыми, оттого что мы гораздо меньше знаем, чем они. Эта обязанность священна, и бежать ее значило бы быть трусом…
Елена Артуровна, как мы уже сказали, говорила громко, и ее возбужденное состояние производило на Катеньку тягостное и жалкое впечатление. Ей казалось, что еще минута – и с тетей Еленой сделается припадок. Потому она сама обняла узкие плечи госпожи Ламбер и сказала ласково:
– Зачем так волноваться, тетя, я же тебе сказала. Что я могу иметь против тебя и тети Софи? Вы сестры моей матери, и потому я вас люблю. Чего же больше? Поступки отца иногда кажутся мне необъяснимыми, но и за это я не могу сердиться на вас. То, что ты мне говорила, мне совершенно чуждо, потому что меня нисколько не интересуют метафизические и философские тонкости. Ты прости, что я об этом говорю, но ты сама вызвала этот разговор. Я верю в Бога, люблю иногда ходить в церковь, но дальше этого я не иду, потому что идти дальше мне кажется очень ответственным и неприятным. Я верю, что дух бессмертен, но желаний моей покойной матери я знать не могу и не желаю, потому что боюсь непоправимых ошибок и печальных искушений.
Когда Катенька смолкла, Елена Артуровна совершенно неожиданно сказала ей:
– Теперь я вижу, Катя, что очень скоро мы будем большими друзьями.
При этих словах она так смешно, по-детски сморщила лицо, что Катенька невольно улыбнулась и спросила весело:
– Отчего, тетя, вы так думаете?
– Я уверена, что мы будем друзьями, – твердила Елена Артуровна.
Потом она вздохнула и прибавила:
– Но, бедная Катя, тебе предстоит много испытаний, сердечных испытаний.
Катя снова улыбнулась и промолвила:
– Я не думала, тетя, что ты занимаешься и предсказаниями. И потом, разве ты что-нибудь понимаешь в сердечных делах?
Та пропустила мимо ушей Катины слова и в порыве радости шепнула:
– И тогда, когда мы будем друзьями, ты мне позволишь называть тебя Кэтхен, потому что это очень трудно выговаривать: Катя.
– Хорошо, тетя, я могу откликаться и на Кэтхен, – ответила племянница и, поцеловав госпожу Ламбер, пошла из комнаты, но та ее вернула и добавила:
– Так как мы уже почти друзья, милая Кэтхен, то вот тебе мой первый дружеский совет: никогда не люби человека, который звался бы Андреем.
VII
Хотя Екатерина Павловна и говорила, что не верит предсказаниям и пророчествам, однако упоминание тети Елены имени Андрея сильно поразило ее воображение. Перебирая в памяти все мелочи ближайших дней, она убедилась, что, кроме Сережи, никто не знал об ее любви к Андрею Семеновичу, которая для нее самой была еще не вполне определенна. Екатерина Павловна забыла, что она сама, ходя по большой гостиной, призналась в своем чувстве отцу, и, перебрав все подходящие объяснения проницательности Елены Артуровны, она наконец бросила догадки, просто подумав: «Так, сболтнула тетя первое, что ей на язык пришло».
Не дружба, а какое-то странное влечение и связь тем не менее образовались между госпожой Ламбер и барышней Прозоровой. Катеньку это
