не терпится со мной поговорить. Она волнуется – теребит ключ, который теперь не висит на её шее, а лежит на столе. Гладит, вертит его, переворачивает, то поднимет вверх на цепочке, то опустит.
Я сижу спокойно и смотрю в кружку. Провожу пальцами по краю, трогаю голубые цветочки – рисунок на белом фарфоре, он объемный, когда-то мы рисовали эти цветочки вместе с мамой масляными красками. Плюшка тогда наступила в палитру и наследила голубым отпечатками по всему дому. Мы их до сих пор не отмыли. Я мысленно улыбнулась. Всё напоминает Плюшку, с ней связана моя прожитая жизнь. Мама смотрит на меня, молчит. Я знаю, что она решилась на разговор. А она знает, что я знаю.
Воздух холодный и чистый, из-за повисшей тишины кажется стеклом. Сейчас мама заговорит. Сейчас она уронит этот стакан, и он разобьется с оглушительным звуком. Она тяжело вздыхает.
– Малыш, – наконец говорит она. Мне хочется закрыть уши, мне кажется, что я слышу звон стекла. – Послушай, малыш. Ты уже взрослая.
Я молчу. Даже не поднимаю глаз. Не знаю, что тогда происходило на моём лице, но она меняется в тоне, говорит мягче и ласковее.
– Я понимаю, тебе тяжело. Мне и самой когда-то пришлось пережить большую потерю. Я потеряла отца. И… – она запнулась, будто забыла слова. Посмотрела на ключ, словно там была выгравирована подсказка. – Потеряла отца и получила этот дом. Дедушка завещал его нам, ты же помнишь это. Но помимо дома он завещал некоторые дела, которые он не смог закончить. Обязал меня делать их после его смерти.
Я всё ещё молчу. Трогаю пальцами тонкий ободок. Такой тонкий, словно его вывели карандашом на бумаге. Думаю о таких глупостях во время важного разговора и не хочу себя остановить.
– Обязал меня и тебя, – говорит она после паузы. – В завещании он написал, чтобы я передала всё тебе после твоего восемнадцатилетия. Ты должна обязательно прочитать в чем заключается твоя работа, я оставлю его здесь, на столе.
Она вытаскивает бумажку из кармана, кладет её на стол между нами. Сверху кладет ключ. Я начинаю догадываться, о каком деле она говорит.
– В детстве тебе было очень интересно, почему я хожу в подвал. Что я там делаю каждый вечер, а я ответила, что ты узнаешь, когда вырастешь. Я не врала.
Я в первый раз за утро поднимаю глаза на неё. Она серьезна и бледна. Брови у переносицы. Губы – тонкая полоска.
– Теперь это твоя тяжелая ноша, – заканчивает она. Мне внезапно и беспричинно становится смешно.
– Но ключ ведь совсем не тяжелый, – я улыбаюсь, у меня выбивается смешок. Но на маме нет и тени улыбки. Она выглядит несчастной.
– Хорошо, – говорю я. Забираю ключ, вешаю на шею. Мы смотрим друг на друга, и ей кажется, что она глядит в зеркало.
Больше в тот день мы не разговаривали. Разошлись по разным комнатам – она в библиотеку, я в свою комнату. Так мы и сидели до самого вечера, а потом она постучалась, вошла и сказала:
– Пойдём.
Она была очень напугана. Не объясняла мне, что делать, а я и не спрашивала. Мне было всё равно. Мы дошли до лестницы, которая вела вниз, к подвалу.
– Я ходила туда 15 лет почти каждый вечер, – голос её немного дрожал, свет фонаря мелко трясся. – И я так устала, малыш. Мне думалось, что ещё немного и я сойду с ума. Надеюсь, ты поймешь меня, если я не захочу туда спускаться. Поэтому дальше ты сама.
Она говорила полушепотом, озиралась и избегала моего взгляда.
– Дверь очень легко открывается, нужно только налечь на неё. Ты справишься, только ничего не бойся, хорошо? Это не трудно. Быстро всё сделала и вернулась. Туда и обратно, хорошо? – она отдала мне фонарь и теперь держала меня за плечи. – Только, пожалуйста, малыш, не забудь закрыть дверь за собой, когда зайдёшь и когда выйдешь. Обязательно закрывай дверь, хорошо? Это очень важно.
Я кивнула.
– Ох! – она прижала меня к себе очень крепко. – Будь аккуратней. Будь аккуратней, малыш. Я буду ждать тебя с ужином.
Потом она отстранилась, поцеловала меня в лоб и ушла. Впервые за долгое время во мне появились какие-то чувства. Мама озадачила, мне стало интересно, что же меня ждет в подвале.
И я начала спускаться. Ступеньки были каменными, стук моих туфелек эхом отдавался по арочным сводам. Этому звуку не было места, и он бился в стенах, потому что был несвободен, как дикая птица в клетке. Я задумалась, пока смотрела на свои туфли, и врезалась в дверь. Она показалась мне очень тёплой. Сняла ключ с шеи, быстро нашла скважину. Дверь легко поддалась и я вошла в подвал.
Там было очень тепло и темно, хоть глаз выколи. Свет фонаря не позволял мне видеть дальше небольшого кружка, который он освещал. Я растерялась и не сразу увидела в другом конце помещения тлеющий камин. Хотела пойти к нему, но тут же спохватилась. Чуть не забыла закрыть за собой дверь, ведь, по словам мамы, это было очень важно. Я пока не могла понять почему.
Закрыв дверь, я вновь надела ключ на шею и прошла дальше. Мне стало неуютно. Я ничего не видела, но меня не покидало ощущение, что на меня кто-то смотрит. Шаг, еще шаг, фонарь чуть выше, и…
И тогда я их увидела.
По сводам прокатилось испуганное «Ах!». Из темноты на меня смотрели глаза. Очень много глаз, думаю, несколько десятков. Глаза были непарные, они блестели теплым светом огонька фонаря и вопрошали. «Кто она такая? Что она здесь делает?», – будто бы говорили они. Но они молчали. Лишь задвигались в темноте, начали переглядываться.
Так я вернулась в сказку. Но совсем не в такую, в какую мне бы хотелось вернуться. То была новая сказка моей жизни – жестокая и грустная, – но тогда я этого еще не осознала.
Это был подвал, в котором росли цветы. У цветов были глаза, огромные глаза, которые наблюдали за мной. Я замотала головой и попятилась, с грохотом на пол опрокинулась жестяная лейка. До этого момента мне было неизвестно моё предназначение, но лишь завидев лейку и вновь взглянув на потухший камин, я всё поняла. Я должна ухаживать за цветами. Поливать их и поддерживать тепло в подвале.
Цветы не умели говорить. Это я поняла потом, когда попыталась с ними общаться. Цветы умели двигаться и показывать взглядом, что они чувствуют. Там же я нашла колодец, с которого набирала потом воду,
