class="p1">– Давай завтра.
Женя подумала, перебрала список своих клиентов, записанных на завтра, прикинула, во сколько сможет освободиться. Завтра примерно в шесть, она могла бы быть у него.
– Нет, завтра у меня занят весь день. И вечер тоже. И послезавтра я занята, – сказала по-деловому строго. – Понимаю, в этой жизни за все надо платить. За свою оплошность тоже. Я согласилась кое в чем помогать тебе, но это не значит, что я буду бежать по первому твоему требованию. Я позвоню, когда у меня появится время.
– А если оно у тебя не появится?
– Появится, – уверенно сообщила Погодина, а когда вошла в лифт, нахмурилась.
Кажется, разговор все равно закончился не на той ноте.
Нет, она бы определенно освободилась, если бы ужин пришлось готовить на троих, но, увы, судьба не столько к ней благосклонна. Так что жди, Погодин, когда для тебя найдется время.
Глава 3
Андрей не любил видеться со своей семьей, поэтому делал это по самой крайней необходимости. С детства знал, что для матери он обуза. Таким родился, таким остался. Она этого не скрывала, и вся ее материнская любовь выражалась лишь в новых претензиях. Не ошиблась, мол, она в нем, негодяй – сынок. Вырастили его, выкормили, а от него ни рубля, ни доброго слова.
Дети хранят разные воспоминания о детстве. То и радость, и страх, и сомнения. Эмоции от праздников и подарков. Первый выученный стишок, первая роль в школьной постановке. Вкус любимых блюд, тепло маминых рук. У Погодина это – запахи и звуки. Запах дорогих духов и вина; звуки сказки, льющейся из проигрывателя.
Мама жарила ему яичницу, включала пластинку со сказками, брызгалась духами и куда-то уходила. Говорила: по делам. Он елозил ложкой по тарелке, пытаясь собрать растекшийся желток, и слушал вкрадчивые таинственные рассказы, пока игла не отскочит. Хорошо, если отскочит. А бывало, поставит мать пластинку, а она с царапинкой.
Заикается и заикается, все скрипит и скрипит…
Когда мать возвращалась, она гладила его по голове и говорила, какой он хороший мальчик – не шкодит, не балуется. Потом, наверное, дел у мамы стало больше, и она иногда забывала его покормить. Тогда Андрей понял, что если сам о себе не позаботится, то никто о нем не позаботится. Он научился жарить себе яичницу и переворачивать пластинку.
Потом мамины духи стали пахнуть совсем невкусно, и от запаха алкоголя начало тошнить.
Ворота были открыты, Андрей вошел во двор и пошел меж яблонь по петляющей тропинке. Где-то за домом визгливо залаяла собака, старая немецкая овчарка. Узнала его.
– Ой, отец, ты посмотри, кто к нам приехал! Сынок заявился! – Мать, подбоченившись, встала у крыльца.
Из-за открытого капота старенького «форда» выглянуло мясистое лицо. Отец пыхнул сигаретой и махнул Андрею рукой в знак приветствия.
– Мне некогда. Деньги давай, и я поеду.
– Совести у тебя нет, весь в папашу своего! Готов мать родную без штанов оставить!
– Я тебе добро дал – ты квартиру продала. Половина моя.
Мать пофыркала, изобразила на лице великое одолжение и толкнула обшарпанную дверь.
Андрей зашел в дом следом за матерью. На столе в кухне стоял огромный букет лилий. Но даже их ядовитый сладкий аромат не мог перебить запаха нестиранного белья и еще чего-то прогорклого. Когда-то его мать была красивой женщиной. Но те времена давно прошли. Не столько возраст, сколько годы возлияний и бесшабашной жизни взяли свое, превратив ее в бесформенное одутловатое существо с выжженными желтоватыми волосами и злыми мутноватыми глазами.
– На, – существо бросило на стол шесть пачек пятитысячных купюр, упакованных банковской лентой.
Погодин сунул деньги в черный пакет и, не говоря ни слова, вышел на улицу. Там он глубоко вздохнул.
– Хоть бы брату помог своему… – очередной упрек впился в спину.
– Закодировать его, что ли? – саркастически усмехнулся Андрей.
– На работу устрой!
Мишаня, до этого расслабленно сидевший на лавке у плетеного заборчика, основательно напрягся. Мать заговорила про работу – тревожный знак.
– Слышь, Мишаня, – подошел к нему Андрей, – нащипай-ка мне петрушки. А то в магазинах все пластмассовое.
– Ага, щас, – мясистое лицо, такое же, как у отца, расплылось в улыбке, и Мишаня перемахнул через забор, не дойдя до калитки.
Мать возмущенно надула щеки, но промолчала. Только бдительно следила, как младший сынок мародёрит на грядках с зеленью.
Возвращаясь в Москву, Погодин чувствовал злость. Она всегда в нем поднималась, хотя он старался не поддаваться этому бесполезному чувству. В отношении его семейки оно именно такое. Но с каждым годом эта пустая злость становилась все слабее, и оставалось надеяться, что скоро он совсем перестанет ее испытывать.
* * *
Тонко звякнули колокольчики над дверью, известив о его приходе. Администратор Маша подняла глаза и улыбнулась.
– Привет, – сказал Погодин, подойдя к стойке. – Сева тут?
– Добрый день. Да, Всеволод на месте. Кофе сделать?
Погодин подумал, крепче зажав подмышкой пакет с деньгами, но отказался:
– Нет. Жарко. Лучше что-нибудь холодненькое.
– Сок апельсиновый? Со льдом?
– Отлично, – кивнул он и направился в свой кабинет.
– Андрей! – окликнула его Маша.
Погодин обернулся, и она шепнула:
– Он не один, у него гость. Они в переговорной.
– Баба, что ли? – нахмурился Андрей.
– Нет, мужчина.
– Кто?
– Имени не знаю. Они пришли вместе, и он его сразу туда провел. Но я его уже видела у нас. Такой… на гориллу похож, – хихикнула, – такую маленькую гориллу.
Услышав это, Андрей побагровел и решительно направился к себе. Убрав деньги в сейф, он вошел в переговорную, которая соединялась с его кабинетом общей дверью.
– Давай, обезьяна, уматывай отсюда, – с угрозой сказал он. – Я тебе сказал, что дурь свою толкать вы у меня не будете. Предупреждал, еще раз тут появишься, мозги вышибу.
– Мы с Всеволодом уже обо всем договорились. Не хочешь участвовать в этом, не участвуй, – самодовольно улыбнулся «обезьяна».
– Я тебе сейчас по зубам договорюсь.
– Я бы не стал разговаривать в таком тоне, – гость подпрыгнул с дивана. Сева заволновался.
– А я бы на твоем месте вообще рта не раскрывал. Я тебя не приглашал.
– Андрей, успокойся, – попытался угомонить его приятель, – давай обсудим все еще раз.
– Нечего обсуждать, – жестко сказал Погодин.
До
