указать на то, что все эти «угрозы» связаны с тем, что делает какая-то страна на другом конце света в пределах ста миль от своей собственной границы. Еще одно преступление против преклонения перед отечеством — осуждать действия Соединенных Штатов в их глобальных операциях по обеспечению безопасности для ITT и United Fruit Company в третьем мире по тем же стандартам «законных оборонительных требований», которые применяются к Китаю.
В официальной идеологии войны Америки по определению всегда ведутся «за наши свободы», для «защиты нашей страны», или, говоря о смазливом мире Мадлен Олбрайт, из бескорыстного желания содействовать «миру и свободе» во всем мире. Предполагать, что настоящие защитники наших свобод взялись за оружие против правительства или что государство национальной безопасности представляет собой большую угрозу нашим свободам, чем любой иностранный враг, с которым мы когда-либо сталкивались, непростительно. Прежде всего, хорошие американцы не замечают всех этих военных советников, обучающих эскадроны смерти тому, как отрубать лица организаторам профсоюзов и оставлять их в канавах, или как правильно использовать щипцы для яичек диссидента. Военные преступления совершаются только побежденными державами. (Но, как узнали нацисты в 1945 году, безработные военные преступники обычно могут найти работу у новой державы-гегемона).
После полутора веков патриотической индоктринации со стороны системы государственного образования американцы полностью усвоили версию американской истории «маленького красного школьного домика». Это авторитарное благочестие настолько диаметрально противоположно убеждениям тех, кто взял в руки оружие во время революции, что граждане в значительной степени забыли, что значит быть американцем. Фактически, подлинные принципы американизма были поставлены на голову. Двести лет назад постоянных армий боялись, как угрозы свободе и питательной среды для авторитарных личностей; призыв в армию ассоциировался с тиранией Кромвеля; наемный труд считался несовместимым с независимым духом свободного гражданина. Сегодня, двести лет спустя, американцы настолько пруссели в результате шестидесятилетнего существования гарнизонного государства и «войн» против одного внутреннего врага или другого, что они приучены преклоняться при виде военной формы. Уклоняющиеся от призыва приравниваются к растлителям малолетних.
Большинство людей работают на централизованную корпоративную или государственную бюрократию, где от них, как само собой разумеющееся, ожидают повиновения приказам начальства, работы под постоянным наблюдением и даже мочиться в чашку по команде.
В военное время критиковать правительство или задавать ему вопросы становится непатриотичным, а инакомыслие отождествляется с нелояльностью. Абсолютная вера и послушание властям — лакмусовая бумажка «американизма». Внешняя война — очень полезный инструмент для манипулирования сознанием населения и удержания его под контролем. Война — это самый простой способ передать государству огромные, неподотчетные полномочия. Люди становятся наиболее некритично послушными именно тогда, когда им нужно быть наиболее бдительными.
Самая большая ирония заключается в том, что в стране, основанной революцией, «американизм» определяется как уважение к власти и сопротивление «подрывной деятельности». Революция действительно была революцией, в ходе которой внутренние политические институты колоний были насильственно свергнуты. Во многих временах и местах это была гражданская война между классами. Но, как писала Вольтарина де Клер сто лет назад в книге «Анархизм и американские традиции», в учебниках истории представлена версия патриотического конфликта между нашими «отцами-основателями» и иностранным врагом. Те, кто все еще может цитировать Джефферсона о праве на революцию, отнесены к «экстремистскому» флангу, чтобы быть схваченными во время следующей военной истерии или красной угрозы.
Эта идеологическая конструкция единого «национального интереса» включает фикцию «нейтрального» свода законов, которая скрывает эксплуататорскую природу системы власти, при которой мы живем. При корпоративном капитализме отношения эксплуатации опосредованы политической системой в такой степени, которая была неизвестна при предыдущих классовых системах. При рабстве и феодализме эксплуатация была конкретной и персонифицированной в отношениях производителя со своим господином. Раб и крестьянин точно знали, кто их надувает. Современный рабочий, с другой стороны, чувствует болезненное ощущение удара, но имеет лишь смутное представление о том, откуда он исходит.
Помимо функции маскировки интересов правящего класса за фасадом «всеобщего благосостояния», идеологическая гегемония также производит разделение между управляемыми. С помощью кампаний против «мошенников» и «тунеядцев», а также требований «жестко бороться с преступностью» правящий класс может направить враждебность среднего и рабочего классов против низшего класса.
Особенно тошнотворным является феномен «популизма миллиардеров». Призывы к банкротству и «реформе» социального обеспечения, а также к войне с преступностью облекаются в псевдопопулистскую риторику, определяя низший класс как главных паразитов, питающихся трудом производителей. В их символической вселенной «aw, shucks» (буквально «ой, дерьмо») можно подумать, что Америка — это мир Ридерз Дайджест/Нормана Роквелла, где нет ничего, кроме трудолюбивых мелких бизнесменов и семейных фермеров, с одной стороны, и жуликов, получающих пособие, тунеядцев, профсоюзных лидеров и бюрократов — с другой. Слушая их, вы никогда не заподозрите, что мультимиллиардеры или глобальные корпорации вообще существуют, не говоря уже о том, что они могут получить выгоду от такого «популизма».
В реальном мире корпорации являются крупнейшими клиентами государства всеобщего благосостояния. Крупнейшие банкротства — это корпоративные дела по главе 11 Кодекса США о банкротстве, а самые страшные преступления совершаются в корпоративных апартаментах, а не на улицах. Настоящее ограбление обычного производителя состоит из прибыли и ростовщичества, вымогаемых только с помощью государства — настоящего «большого правительства» за нашими спинами. Но пока рабочий класс и низший класс заняты борьбой друг с другом, они не замечают, кто на самом деле их грабит.
Как говорил Стив Бико: « Самое мощное оружие угнетателя — мышление угнетенного ».
ДЕНЕЖНАЯ МОНОПОЛИЯ
В каждой системе классовой эксплуатации правящий класс контролирует доступ к средствам производства, чтобы извлекать дань из труда. При капитализме доступ к капиталу ограничивается денежной монополией, при которой государство или банковская система получают монополию на средство обмена, а альтернативные средства обмена запрещены. Денежная монополия также включает входные барьеры против кооперативных банков и запрет на частную эмиссию банкнот, что ограничивает доступ к финансовому капиталу и искусственно поддерживает высокие процентные ставки.
Вскользь можно упомянуть о колоссальном лицемерии при регулировании кредитных кооперативов в США, которые требуют, чтобы их членов связывали какие-то общие узы, например, работа на одного и того же работодателя. Представьте себе возмущение, если бы IGA и Safeway пролоббировали национальный закон, запрещающий продуктовые кооперативы, если все их члены не работают в одной компании! Одним из самых известных сторонников этих законов является Филип Грэмм, «сторонник свободного рынка» и профессор экономики, а также самая главная подстилка банковской индустрии в Конгрессе.
Индивидуалисты и анархисты-мютюэлисты, такие как Уильям Грин [ Mutual Banking], Бенджамин Такер [Instead of a Book], и Дж. Б. Робертсон [ The Economics of Liberty], рассматривали денежную монополию как центральную часть капиталистической
