Мютюэлизм, как разновидность анархизма, восходит к П.Ж. Прудону во Франции и Джосайе Уоррену в США. Он поддерживает, насколько это возможно, эволюционный подход к созданию нового общества. В нём подчёркивается важность мирной деятельности по созданию альтернативных социальных институтов в рамках существующего общества и укреплению этих институтов до тех пор, пока они окончательно не заменят существующую государственную систему; делая всё возможное (как говорится в лозунге IWW), чтобы «построить структуру нового общества в скорлупе старого», прежде чем мы попытаемся разбить эту скорлупу.
Оригинал
Антикопирайт
Mutualist.org
Железный кулак за невидимой рукой
Перевёл Citizen Ilya.
ВСТУПЛЕНИЕ
Обычно считается, что манориализм был основан на грабеже и узурпации; правящий класс утвердился силой, а затем заставил крестьянство работать на благо своих господ. Но ни одна система эксплуатации, включая капитализм, никогда не была создана под воздействием свободного рынка. Капитализм был основан на акте грабежа, столь же массового, как и феодализм. До настоящего времени он поддерживается постоянным вмешательством государства для защиты системы привилегий, без которой его выживание немыслимо.
Современная структура владения капиталом и организации производства в нашей так называемой «рыночной» экономике отражает принудительное вмешательство государства до и вне появления рынка. С самого начала промышленной революции то, что ностальгически называют «laissez-faire», на самом деле было системой постоянного государственного вмешательства для субсидирования накоплений, гарантии привилегий и поддержания трудовой дисциплины.
Большинство правых либертарианцев молчаливо считают это вмешательство частью «рыночной» системы. Хотя некоторые интеллектуально честные люди, такие как Ротбард и Гесс, были готовы изучить роль принуждения в создании капитализма. Чикагская экономическая школа и рэндроиды [Рэндройдами называют чрезмерно фанатичных последователей объективистской философии Айн Рэнд] принимают существующие отношения собственности и классовую власть как данность. Их идеальный «свободный рынок» — это просто нынешняя система за вычетом прогрессивного регулирования и государства всеобщего благосостояния, т. е. баронский капитализм девятнадцатого века.
Но подлинные рынки имеют ценность для левых либертарианцев, и мы не должны уступать этот термин нашим врагам. На самом деле капитализм — система власти, в которой собственность и контроль отделены от труда — не может выжить в условиях свободного рынка. Как анархист-мютюэлист, я считаю, что экспроприация прибавочной стоимости — т. е. капитализм — не может происходить без государственного принуждения для сохранения привилегий ростовщика, землевладельца и капиталиста. Именно по этой причине рыночный анархист Бенджамин Такер — у которого правые либертарианцы выборочно заимствуют идеи — считал себя либертарным социалистом.
Я не могу и не ставлю перед собой цели описать мир, в котором истинная рыночная система могла бы развиться без вмешательства государства. Мир, в котором крестьяне владели своей землей, собственность была широко распространена, капитал был свободно доступен рабочим через взаимные банки, производственные технологии были свободно доступны в каждой стране без патентов, и каждый народ мог свободно развиваться на местном уровне без колониального грабежа — находится за пределами нашего воображения. Но это был бы мир децентрализованного, мелкомасштабного производства для локального использования, принадлежащего и контролируемого теми, кто выполняет эту работу — он отличался бы от нашего мира так же, как день от ночи или свобода от рабства.
СУБСИДИЯ ИСТОРИИ
Как следствие, самая крупная субсидия современному корпоративному капитализму — это субсидия истории, благодаря которой капитал первоначально аккумулировался в нескольких руках, а рабочая сила была лишена доступа к средствам производства и вынуждена продавать себя на условиях покупателя. Нынешняя система концентрированного владения капиталом и крупномасштабной корпоративной организации является прямым бенефициаром той первоначальной структуры власти и собственности, которая сохранялась на протяжении веков.
Для возникновения капитализма в том виде, в котором мы его знаем, прежде всего, необходимо было отделить труд от собственности. Марксисты и другие радикальные экономисты обычно называют этот процесс «первоначальным накоплением». «Но капиталистическая система, наоборот, требовала именно рабского положения народных масс, превращения их самих в наемников и средств их труда в капитал». Это означало экспроприацию земли, «на которую [крестьянство] имеет такие же феодальные права, как и сами феодалы» [Маркс, «Экспроприация земли у сельского населения», глава 24, «Капитал», том 1].
Чтобы осознать масштабность этого процесса, мы должны понять, что права дворянства на землю при манориальной экономике были полностью феодальной юридической фикцией, возникшей в результате завоевания. Крестьяне, обрабатывавшие землю Англии в 1650 году, были потомками тех, кто занимал ее с незапамятных времен. По любым нормам морали, это была их собственность во всех смыслах этого слова. Армия Вильгельма Завоевателя, не имея иного права, кроме силы, заставила этих крестьян-собственников платить ренту за свою землю.
Джон и Барбара Хаммонд рассматривали деревню и систему открытых полей шестнадцатого века как пережиток свободного крестьянского общества англосаксонских времен с наложенным на него лендлордизмом. Дворяне рассматривали сохранившиеся крестьянские права как препятствие для прогресса и эффективного ведения сельского хозяйства; собственноручная революция была способом сломить сопротивление крестьян. Поэтому сельскохозяйственная община была «разобрана на части [...] и перестроена так, как диктатор реконструирует свободное правительство» [ The Village Labourer, стр. 27-28, 3536].
Когда Тюдоры передали экспроприированные монастырские земли дворянам, последние «массами сгоняли с них наследственных субарендаторов и
объединяли их владения в одно» [Маркс, «Экспроприация земли у сельского населения»]. Эта украденная земля, примерно пятая часть пахотных земель Англии, стала первой крупномасштабной экспроприацией у крестьянства.
Другой крупной кражей крестьянской земли стала «реформа» земельного права, проведенная парламентом Реставрации семнадцатого века. Аристократия отменила феодальные владения и превратила свою собственность на землю, которая до этого была «всего лишь феодальным титулом», в «права современной частной собственности». В процессе они отменили права владения копигольдеров. По феодальному праву копигольдеры были арендаторами де-юре, но как только они платили незначительную ренту, установленную обычаем, они могли продавать или завещать землю. По сути, копигольдное владение был поместным эквивалентом фригольда; но так как оно вытекало из обычая, то имело силу только в поместных судах. Согласно «реформе», арендаторы-копигольдеры становились арендаторами по своей воле, которых можно было выселить или взимать любую арендную плату, которую их лорд считал подходящей [Маркс, «Экспроприация...»].
Другой формой экспроприации, которая началась в эпоху позднего средневековья и резко усилилась в восемнадцатом веке, было огораживание, при котором, опять же, крестьяне общинно обладали таким же абсолютным правом собственности, какое отстаивают сегодняшние защитники «прав собственности». Не считая огораживаний до 1700 года, Хаммонды оценили их общее количество в восемнадцатом и девятнадцатом веках в шестую или пятую часть пахотных земель в Англии [The Village Labourer, стр. 42]. По оценкам Эрика Хобсбаума и Джорджа
