со временем и строило дома хоть и меньших размеров, но в том же дворцовом стиле. В «Кратком руководстве к гражданской архитектуре или зодчеству», изданном в 1789 году, говорилось: «Апартаменты назначаются или для фамилии, или для гостей, или для великолепия». Вот именно для гостей и великолепия старались изо всех сил дворяне. «Для двух последних случаев строятся покои рядом, для житья же назначаются задние покои». И далее: «В хороших домах должны быть по-крайности 2 покоя, дверью соединенных, дабы гостей принять можно было». И еще рекомендовалось жилые покои строить не очень высокими, так они не будут достаточно теплыми, и не слишком низкими по причине «духоты вредительной здоровью».
Согласно этим указаниям Трубецкие и перестраивали старинные палаты. Надо было произвести перепланировку помещений, изменить расположение окон и дверей: пробить новые и заложить кирпичом старые оконные проемы, срубить при этом сильно выступающие наличники. Новый стиль диктовал свои требования к декору. На стенах могли быть лишь легкие лепные украшения в виде розеток или барельефов, размещенных в плоских углублениях прямоугольной, круглой или стрельчатой формы. Непременно должен быть хотя бы ложный, но портик, а иначе что это за дворец?
На доме Трубецких декоративный портик, скорее, не портик, а полуколонны, обрамляющие центральное окно, начинался от второго этажа. В первом этаже под полуколоннами и пилястрами был устроен парадный подъезд.
Центральная декоративно выделенная часть здания отвечала главной зале, как тогда говорили. Потолки и стены ее украсили лепными и живописными гирляндами и венками, сценками из древних мифов. Двери покрыли тончайшей рельефной резьбой. Реставраторы обнаружили на одной из стен под слоями краски искусственный мрамор теплого охристого оттенка. Найдены здесь и следы старинной позолоты.
Словом, в последней трети XVIII века дом Трубецких был отстроен не хуже, чем у других вельмож их ранга, и жизнь в нем протекала по тому же руслу. А принято было жить в Москве лишь несколько зимних месяцев, на лето дворянские семьи выезжали в подмосковные и более дальние имения. В начале зимы, как вспоминает современник Ф. Вигель, длинные обозы из крестьянских лошадей тянулись в город. Везли замороженных поросят, кур, гусей, крупу, муку, масло и другие припасы, которых хватало до весны.
Зимние месяцы пролетали в веселье. Балы давались повсеместно: танцевали, играли в карты, ели и пили до утра. Даже к не званому обеду, по воспоминаниям И. Снегирева, подавали домашние многолетние наливки: малиновку, смородиновку, рябиновку, вишневку, холодное со льда пиво и янтарный мед. Пища была простой, но свежей и вкусной: кусок домашней ветчины, лапша, яичница-верещага или глазунья, свежий творог с густыми сливками.
Ф. Вигель писал: «Обедать за свои деньги в ресторациях едва ли не почиталось развратом; а обедать даром у дядюшек, у тетушек, даже у приятелей родительских, или их коротко-знакомых было обязанностью» [1].
[1 Вигель Ф. Ф. Записки. Ч. 2. М., 1892, с. 31.]
Обслуживала все это барское общество целая армия дворовых. Мы не знаем, сколько прислуги было у Трубецких до нашествия Наполеона, но известно, что в 1818 году на их дворе обитало 57 человек прислуги вместе с детьми [1].
[1 ЦГИА г. Москвы, ф. 203, оп. 747, д. 929. Исповедные ведомости, 1818 г.]
Так в праздности московская знать встретила грозный 1812 год. Москву постигло жесточайшее разорение. Французские солдаты не успели войти в оставленный жителями город, как начались пожары. Они вспыхивали то тут, то там и продолжались непрерывно шесть дней. Когда же из древней столицы ушел неприятель, ее нельзя было узнать. Груды развалин и пепелища на месте дворцов и садов. Кое-где возвышались обезглавленные церкви, мрачно чернели остовы зданий и торчали печные трубы. Еще дымились пожарища, наполняя удушливым смрадом весь город, а в Москву уже возвращались жители, наспех устраивая жилище. Из 2567 каменных домов допожарной Москвы уцелело лишь 532, а о деревянных постройках и говорить не приходится.
ЗОДЧИЙ ПОСЛЕПОЖАРНОЙ МОСКВЫ
Дом в Богословском переулке чудом уцелел во время пожара, а погибнуть было так легко. В «Списке сгоревших, взорванных и уцелевших строений после оставления Москвы французами» сказано: «На Дмитровской несколько домов целы». В числе нескольких и дом Трубецких.
Через несколько месяцев после изгнания французов, 3 февраля 1813 года, погиб под Лейпцигом в заграничном походе хозяин дома Алексей Иванович Трубецкой и владелицей становится его вдова Авдотья Семеновна, урожденная Гурьева. В 1816 году она второй раз выходит замуж за известного 32-летнего московского архитектора Осипа Ивановича Бове.
Он родился в Петербурге в семье неаполитанского художника Винченцо Джованни Вова. Мальчика назвали на русский манер Осипом. В нем очень рано проявились художественные наклонности, и его решили обучать архитектуре. Своим первым учителем, как скажет впоследствии сам Вове, он считал архитектора Д. И. Кампорези.
В 1802 году юноша был определен учеником архитектора в архитектурную школу при Экспедиции кремлевского строения в Москве. В учении Осип преуспевал: в 1803 году его переводят в архитекторские помощники 3-го класса, затем 2-го, а через год он уже архитекторский помощник 1-го класса. Осип помогал в работе архитектору М. Ф. Казакову, под руководством К. И. Росси занимался реконструкцией и отделкой Путевого дворца в Твери. В эти же годы реставрировал стены и башни Московского Кремля. Деятельный, энергичный и талантливый архитектор за эти годы трижды награждался золотыми часами, а в 1810 году еще и бриллиантовым перстнем.
Но вот грянула Отечественная война. Наполеон приближался к первопрестольной. Осип Вове повел себя как истинный патриот: он добровольцем ушел в народное ополчение и более года прослужил корнетом Иркутского гусарского полка. Вернувшись из армии осенью 1813 года, архитектор сразу же включился в работу по возрождению города, лежавшего в развалинах.
Работа предстояла огромная. Главнокомандующий Москвы Ф. В. Ростопчин писал, что пожар, истребивший 6307 домов деревянных и каменных, представляет, кажется, удобный случай исправить испорченное, «спрямить кривое и расширить узкое, но в сем намерении предстоят превеликие затруднения».
К этому времени уже была создана Комиссия для строений в Москве. В ее задачи входило скорейшее обеспечение населения жильем, внесение необходимых поправок в планировку и создание цельного архитектурного облика Москвы. Бове поручили руководить восстановлением четвертого участка, в который входил весь центр города.
Не прошло и года, а молодому архитектору поручается более ответственная работа: составлять проекты и вести наблюдение за всеми казенными, общественными и обывательскими строениями, заведовать всей «фасадической» частью комиссии. Говоря современным языком, Бове стал главным архитектором Москвы и оставался на этом посту 20 последующих лет, до своей кончины. Через него проходили все проекты, как государственные,
