сионистские доктрины. В ней, например, уже содержалось утверждение, которое мы найдем у Бера Борохова[37] и других социалистов-сионистов, о том, что возвращение в Эрец-Исраэль станет насущно необходимым, когда еврейство откажется от роли исторической аномалии, социального паразита, живущего среди чужих народов. Только на земле предков еврейский труд может быть организован на “правильных социалистических” началах. За два десятилетия до Пинскера Гесс предупреждал, что национальный очаг даст евреям последний (и самый благоприятный) шанс сделаться “нормальными” людьми, избавиться от той роли, которая в историческом плане породила антисемитизм. Гесс, как позднее и Герцль, предвидел, что правительства ряда стран проявят заинтересованность и будут готовы сотрудничать во имя возрождения под их эгидой еврейской государственности на Ближнем Востоке, а “еврейские князья” — Ротшильд, Монтефиоре и другие миллионеры — окажут большую помощь в финансировании и организации еврейской колонии в Палестине. Эти и другие прозрения сделали книгу Гесса поразительным образцом идеологического провидения. И тем не менее она оставила еврейство, каким оно было в 1862 г., равнодушным. За пять лет было распродано всего 200 экземпляров книги; целых пятьдесят лет ее не переводили на английский язык. На иврите книга Гесса вышла в свет только в 1899 г. Лишь столетие спустя роль Гесса как предвестника сионизма была оценена: в 1962 г. его останки были перенесены из Германии в Израиль и с государственными почестями захоронены на берегу озера Кинерет.
Примечательно суровое предупреждение, высказанное Гессом: на повестку дня поставлен вопрос не только об осуществлении религиозных и национальных идеалов в Палестине, но и о самом физическом существовании еврейства. Дело в том, что этническая теория Гесса подчеркивала не только различия между нациями, но и фундаментальную антипатию, разделявшую их, в особенности — неприязнь немцев по отношению к евреям. “Мы всегда будем чужими среди других народов”, — утверждал он. Актуальность его тревоги вскоре нашла себе подтверждение. Правда, превращению сионизма из теории в реальное движение за выживание способствовал не столько лженаучный немецкий расизм, сколько взрыв жесточайшего русского национализма. В 1860—1870-х гг. в Российской империи набирало силы славянофильство, сочетавшее традиции православия с великорусским шовинизмом. Гибель Александра II в 1881 г. от рук революционеров и воцарение его сына Александра III положили начало периоду реакции. Приверженец идеи национальной однородности как основы имперской власти, новый царь рассматривал подвластные ему этнические меньшинства в качестве источника постоянной опасности для самодержавия. Практически сразу же началась кампания по дискриминации нерусских национальностей — поляков, эстонцев, латышей, финнов, армян, туркменов и других — в административной и культурной сферах.
Евреи не случайно снова оказались жертвами особенно настойчивых преследований — среди всех национальных меньшинств Российской империи они по-прежнему были самыми бесправными и вызывающими подозрение властей. К моменту проведения переписи 1897 г. евреев в стране насчитывалось около 5 млн, 94 % из них проживали в губерниях черты оседлости, которая занимала около 20 % территории России. 49 % евреев проживали в городах, 33 % — в местечках, 18 % — в сельской местности. Для правительства это компактно проживающее, сплоченное еврейское население стало объектом не только усиленной русификации, но и борьбы с революционными настроениями. Власти решили объявить революционную деятельность следствием еврейского заговора. В 1881 г. по густо населенным евреями областям Южной России и Украины прокатилась инспирированная свыше волна погромов, унесшая с собой несколько десятков жизней и причинившая колоссальный материальный ущерб. Спустя год правительственная комиссия под председательством министра внутренних дел графа Николая Игнатьева подала императору доклад, в котором прямо говорилось, что избранная Александром и политика терпимости не оправдала себя и поэтому к русскому еврейству следует применить суровые меры. Затем, 3 мая 1882 г., Александр III утвердил временные правила, запрещавшие евреям селиться в сельской местности, приобретать недвижимое имущество вне местечек и городов и арендовать земельные угодья, торговать по воскресеньям и в дни христианских праздников. Новые ограничения не касались только лиц, имевших высшее образование. В русских гимназиях и университетах была введена процентная норма приема еврейской молодежи. Ряд профессий был для евреев закрыт. В результате репрессивных мер, совпавших по времени с развитием промышленности, экономические основы жизни русского еврейства вскоре были сильно подорваны. К концу века почти 40 % евреев Российской империи полностью или частично жили за счет благотворительности и помощи родственников из-за границы. Серьезная угроза нависла над самим физическим существованием народа. Таким образом, политика правительства достигла своей цели. “Одна треть вымрет, одна выселится, одна треть бесследно растворится в окружающем населении”, — утверждал обер-прокурор Синода, вдохновитель реакционного антисемитского курса Александра III и Николая II Константин Победоносцев[38]. В других областях Восточной Европы, в австрийской Галиции и Румынии экономический кризис достиг почти такого же размаха. Еврейские общины этих областей, увеличивающиеся за счет беженцев из России, почти бесправные (как, например, в Румынии), с трудом поддерживали свое существование.
Палестина как прибежище и возможность возрождения
Временные правила 1882 г., погромы 1881–1882 гг. и их последствия — все это окончательно подорвало слабые надежды русского еврейства на развитие и достижение равенства в условиях царского режима. Угасла и надежда на обновляющую силу просвещения — профессора и студенты университетов так же, как правительственные чиновники и темное крестьянство, с готовностью присоединились к новой антиеврейской кампании. “Я хотел отдать все силы и энергию служению интересам родной страны, — жаловался в своем дневнике Хаим Хисин[39], студент-медик, — чтобы честно выполнять обязанности гражданина… Но нам вдруг указали на дверь. Для еврейской обидчивости это чересчур”. Лев Леванда[40], один из рыцарей Гаскалы, так выражал свои чувства на страницах журнала Га-Шахар: “Когда я думаю о том, что было для нас сделано, о том, как нас учили любить Россию и русское слово, о том, как нас призывали открыть свой дом русской речи и всему русскому… и о том, как нас теперь отвергают и преследуют… сердце мое наполняется жгучей безысходностью, от которой не избавиться”. Но выход, разумеется, существовал. Одним из следствий кризиса был рост еврейского социализма — движения, в которое вскоре влились сотни тысяч рабочих и членов их семей. Но и в среде еврейского пролетариата подспудно вызревало понимание того, что самый простой и эффективный выход — эмиграция из России. При этом обычно предполагалось, что убежище можно найти в Соединенных Штатах.
Однако для многих евреев возможность оставаться где бы то ни было этническим меньшинством была уже неприемлемой. Моше Лилиенблюму, одному из деятелей Гаскалы, пришлось в течение двух дней прятаться от русских погромщиков, бесчинствовавших в его квартале. “В одно мгновение исчезли все мои прежние идеалы, — писал он впоследствии. — Нет нам места ни здесь, ни в других христианских землях”. С тех пор Лилиенблюм считал возвращение в Палестину единственным решением еврейского вопроса, этому
