Грезы слали розы дали,
Осыпали путь цветами
Расцветали сами, звали
Звали нежными устами…
Даль молчала. Грудь сжимало.
Лил я слезы: – гибли грезы!
Волновало… больно стало
Вяли розы, спали грозы…
Надломила жизни сила|
Вечно в горе, о просторе
Грудь грустила. Победило
Сердце горе, горя – море…
«Я схоронил немало дивных снов…»
Я схоронил немало дивных снов,
В груди рожденных на мгновенья;
Я сбросил им губительный покров
Могильной тишины – забвенья.
Средь многих ярких снов моей души
Ты загорелася виденьем,
И в скорбном сумраке, в больной тиши
Отдался я немым мученьям.
Из слез моих кристально-чистых слез,
Рожденных ночью и мечтами,
В душе моей незримо, нежно взрос
Мираж, – обманными лучами.
«За окном моей души…»
За окном моей души,
Из ночи, из мглы глуши,
Смотрит жизни глаз немой
И блуждает, как больной.
Я открытым взором вмиг
Оглядел кошмарный лик…
И навеки чужд и сир,
Я вошел пугливо в мир.
Я без Бога, без любви…
Жизнь, зови меня, зови!
Зова, крика в мрак иль в свет..
Все молчит. Призыва нет.
В дождевую бурю
Злится, злится день ненастный –
Вестник осени холодной,
Разгулялся ветер властный
По воздушной бездне водной.
Тучи небо затемнили,
Разразились, – не уплыли…
Лес отдался ветра силе, –
Взволновался в водной пыли.
Ветер вольный в высях вьется,
Воет, свищет над землею,
С темной тучей обовьется
И несется с грозной мглою…
…Я один в тоске глубокой.
Мысли скорбной чередою,
Путь сомнений – путь жестокий
Совершают над мечтою.
Над мечтой души поэта,
И заманчивой, и ложной;
Звуки песен греза эта
Родила в груди тревожной.
Я мечтал о светлой доле
Беспечальной, вольной, чистой,
О великой, честной роле
И о славе, – в жизни мглистой.
Юность, юность подарила
Мне мечту о яркой дали…
Жизнь могила – все зарыла!
Сердце плачется в печали…
Цепью долга я прикован.
И, как, все – я раб желаний.
В жизни я разочарован
И устал от проклинаний…
Так я думал одинокий.
Мысли скорбной чередою
Совершали путь жестокий
Над разбитою мечтою.
Злится, злится день ненастный
Вестник осени холодной.
Разгулялся ветер властный
По воздушной бездне водной.
В саду
Склонившися над розой,
Глядя на лепестки,
Я грезил чудной грезой,
Забывшись от тоски.
Осенним ароматом
Весь сад благоухал
И вестником крылатым
Там ветерок порхал.
Деревья шелестели,
Роняя скорбно лист.
И краски неба рдели.
Закат был так лучист!..
Вот скрылося светило
И скрылись облака.
В лазури засветила
Звезда издалека.
Поток игривой грезы
Блуждал незримо там…
Ронял я нежно слезы,
Слагая гимн мечтам.
И грудь дрожала в звуках
И грезой вдохновлен, –
В сердечных дивных муках,
Я был перерожден.
И просветленным взором
Свою судьбу прочел,
Й с горечью, с укором
В судьбе своей нашел
Мой яд, мою отраву, –
Нашел в мечте своей;
В мечте достигнуть славу
В сердцах глухих людей.
Песенцы*
(1917)
Ивану Александровичу
Рязановскому
посвящает автор.
«В потемках томится, блуждает…»
В потемках томится, блуждает,
Творится при таинстве снов,
В безвестных путях отражает
Пучин непроходное дно.
Вбирает из чаши наследной
Волшебно-завещанный сок.
И радость рожденья победно
Встает в очертании слов.
Искрятся сознанья зарницы
И рушится трепетный плен,
В рожденном живут вереницы
Убитых забвеньем колен.
С.-П.-бург.
1 апрель 1916 год.
Песенцы
Чай-чин-юн – желтолицый китаец
«Песенцы» мне свои напевал,
«Песенцами» он песенки звал.
И мечтою в Чифу улетая,
Тонким голосом долго слова
Он тянул, как ночная сова.
И глаза в узких щелях блистали, –
Взгляд их дико тоскливый скучал,
Душу песен я в них замечал.
С Чай-чин-юном навеки расстались:
На чужбине в тоске он зачах,
«Песенцы» что читал я в очах, –
Хай-шин-вэй вспоминая, слагаю.
С.-П.-бург
1915 год.
Хай-шин-вэй – китайское название города Владивостока. В буквальном смысле значит: Великий град трепангов.
В курильне
Зорко и пристально взглядом стеклянным
Смотрит курильщик на шкуру тигрицы –
Некогда хищного зверя Амура.
Чтобы отдаться объятиям пьяным,
Женщина с юношей ею прикрылись.
Смотрит курильщик, как движется шкура.
Странны, познавшему опия сладость,
Страсти животные к женщинам низким,
Страсти мрачащие души немудрых.
Тихо в курильне и душно от чада,
Редко шипение лампы при вспышке,
Вздохи… чуть слышится шепот под шкурой.
Тени и блики на желтых циновках.
Дым поднимается темным туманом.
Курят в молчании желтые люди.
Мак, точно маг-чаротворец багровый,
Явь затемняет обманом дурмана,
Чадные грезы тревожит
