«реакционное» прочтение истории. Имевшее место в середине XX в. поражение марксизма и разоблачение сталинского мира и гулага, ужасы фашизма, в особенности нацизма, и концентрационные лагеря, гибель людей и разрушения Второй мировой войны, атомная бомба (исторически первое «объективное» воплощение возможного апокалипсиса) как достижение различных западных культур - все это привело к критике идеи прогресса (вспомним работу «Кризис прогресса» Фридмана, опубликованную в 1936 г.). Веры в линейный, непрерывный, необратимый, во всех типах общества развивающийся по одной модели прогресс практически больше не существует. История, не господствующая над будущим, вступила в противостояние с верованиями, для которых сегодня настал момент великого пробуждения: пророчества, преимущественно катастрофические видения конца мира или, напротив, революции, сияющие как те, которые предсказывает мил-ленаризм, сохраняющийся либо в сектах западных обществ, либо в некоторых обществах третьего мира. Все это означает возвращение эсхатологии.
Однако естественные науки, и в частности биология, по-прежнему поддерживают позитивную, хотя и несколько смягченную, концепцию развития, понимаемого как прогресс. Те же перспективы можно связать и с общественными науками, и с историей. Так, генетика пытается вернуться к идее эволюции и прогресса, предоставляя вместе с тем больше места событиям и катастрофам (Торн). История обнаруживает стремление заменить в рамках своей проблематики динамическую идею генезиса пассивной идеей истоков, что критиковал еще Марк Блок.
5. В условиях в настоящее время все ускоряющегося - во всяком случае, с точки зрения распространения вширь - обновления исторической науки (главный импульс исходил от журнала «Анналы», основанного в 1929 г. М. Блоком и Л. Февром) значительное место принад лежит новой концепции исторического времени. Предполагается, что история развивается в различных ритмах, и задача историка состоит прежде всего в познании этих ритмов. Наиболее важным считается не поверхностный слой - быстро текущее событийное время, а более глубокий уровень реалий, которые изменяются медленно (география, материальная культура, ментальности, одним словом, структуры) Это уровень «долгой длительности»7 (Бродель). Диалог историков долгой длительности с представителями других общественных наук и наук о природе и жизни - вчера экономика и география, сегодня антропология, демография и биология - привел некоторых из них к идее «почти неподвижной» истории (Бродель, Ле Руа Ладюри). Была даже выдвинута гипотеза неподвижной истории. Однако историче ская антропология, напротив, исходит из той идеи, что развитие, эво люция обнаруживаются во всех предметах всех общественных наук, поскольку их общим предметом являются человеческие общества (социология, экономика, а также антропология). Что касается истории, то она вообще может быть лишь наукой об изменении и об объяснении изменения. История может иметь плодотворные отношения с различными типами структурализма при двух условиях: а) если не забывать, что структуры, изучаемые ею, динамичны, и б) использовать некоторые структуралистские методы для изучения исторических документов, для анализа текстов (в широком смысле слова), а не для исторического объяснения в собственном понимании последнего. Вместе с тем можно задать себе вопрос: не связана ли мода на структурализм с частичным отказом от истории, понимаемой как диктатура прошлого, оправдание «воспроизводства» (Бурдьё), власть репрессий, хотя даже крайне левые признали, что было бы опасно превращать прошлое в «чистую доску» (Шесно). «Бремя истории» в «объективном» смысле слова (Гегель) может и должно находить свой противовес в исторической науке как «средстве освобождения прошлого» (Арнальди).
6. Создавая историю своих городов, народов, империй, историки античности рассчитывали заниматься историей человечества. Христианские историки, историки Возрождения и Просвещения (хотя они и признавали разнообразие «нравов») полагали, что занимаются историей человека. Современные историки отмечают, что история есть наука об эволюции человеческих обществ. Эволюция наук привела к постановке вопроса о возможности создания истории, отличной от истории человека. Уже развивается история климата -того, что является наиболее подвижным в природе; однако, по правде сказать, она представляет интерес для истории лишь постольку, поскольку проясняет некоторые феномены истории человеческих обществ (модификации культур, областей обитания и т. д.). Теперь подумывают об истории природы (Романо), но она, несомненно, под твердит «культурный», а стало быть, исторический, характер понятия «природа». Таким образом, несмотря на неуклонное расширение ее территории, масштабы истории всегда остаются соразмерными человеку.
Сегодня парадокс исторической науки состоит в том, что в то время как в своих различных формах (включая исторический роман) она познала несравненную популярность в западных обществах, а народы третьего мира озабочены прежде всего тем, чтобы обрести свою историю, - что, впрочем, породит типы истории, вероятнее всего, очень отличающиеся от тех, которые жители Запада определили как таковые, - когда история, таким образом, стала существенным элементом потребности в индивидуальной и коллективной идентификации, оказывается, что именно сегодня историческая наука испытывает кризис (роста?). В своем диалоге с другими общественными науками, в процессе значительного расширения своей проблематики, своих методов и своих объектов она настойчиво спрашивает себя о том, не находится ли она на пути к гибели?
ПРОШЛОЕ/НАСТОЯЩЕЕ
Различение прошлого и настоящего - основной элемент концепции времени. Следовательно, это основополагающая операция, осуществляемая историческим сознанием и исторической наукой. Поскольку настоящее не может быть сведено к мгновению или точке, постольку определение объема настоящего является первой - осознаваемой или нет - проблемой, возникающей в рамках операции, производимой исторической наукой. Определение современного пе риода в школьных программах по истории может служить хорошим тестом для такого определения исторического настоящего. К примеру, французам оно говорит о том месте, которое занимает в национальном сознании Французская революция, поскольку современная история Франции официально начинается с 1789 г. Можно предсказать, каковы будут все сознательно либо бессознательно осуществляемые операции, проведение которых предполагает такое определение разделения на «прошлое/настоящее» на коллективном уровне. Идеологические по своему характеру разделения подобного рода можно встретить у большинства народов и наций. Так, в Италии известны две точки отсчета «настоящего», чье столкновение (l télescopage^) составляет важный элемент исторического сознания се годняшних итальянцев: Risorgimento8 9 и крах фашизма. Однако тако определение настоящего, которое на самом деле является некоей программой, идеологическим проектом, часто упирается в гораздо боле сложное представление о прошлом. Грамши написал по поводу истоков Risorgimento: «Сохраняемая итальянцами традиция романско и средневековой всеобщности препятствует развитию национальных (буржуазных) сил за пределами сугубо экономической и коммунальной областей; иначе говоря, национальные "силы" стали национальной "силой" только после Французской революции и оформления нового положения папства в Европе...» Таким образом, Французская революция (как и обращение Константина, хиджра или русская революция 1917 г.) становится неким пограничным знаком, сперва разделяющим прошлое и настоящее, а затем - «до» и «после». Замечание Грамши заставляет понять, насколько отношение к прошлому -
