Все совершив, он спешит наставленья Сивиллы исполнить.Вход в пещеру меж скал зиял глубоким провалом,Озеро путь преграждало к нему и темная роща.Птица над ним ни одна не могла пролететь безопасно,Мчась на проворных крылах, – ибо черной бездны дыханье,Все отравляя вокруг, поднималось до сводов небесных.Жрица сюда привела четырех тельцов черноспинных,После, над их головой сотворив вином возлиянье,Вырвала между рогов у них волоски и первиныЭти сожгла на священном огне, призывая Гекату,Мощную между богов, и в Эребе и в небе владыку.Спутники, снизу ножи вонзив им в горло, собралиВ чаши теплую кровь. Овцу чернорунную в жертвуМатери дев Эвменид и сестре ее величавойСам Эней заклал и телицу – Дита супруге.Стикса владыке затем алтари воздвиг он ночные,Целые туши быков на огонь возложил и обильноЖирным елеем полил горевшие в пламени жертвы.Вдруг, едва небосвод озарился лучами восхода,Вздрогнув, на склонах леса закачались, земля загудела,Псов завыванье из тьмы донеслось, приближенье богиниИм возвещая. И тут воскликнула жрица: «Ступайте,Чуждые таинствам, прочь! Немедля рощу покиньте!В путь отправляйся, Эней, и выхвати меч свой из ножен:Вот теперь-то нужна и отвага, и твердое сердце!»Вымолвив, тотчас она устремилась бурно в пещеру,Следом – бесстрашный Эней, ни на шаг не отстав от вожатой.Боги, властители душ, и вы, молчаливые тени,Хаос, и ты, Флегетон, и равнины безмолвья и мрака,Дайте мне право сказать обо всем, что я слышал; дозвольтеВсе мне открыть, что во мгле глубоко под землею таится.Шли вслепую они под сенью ночи безлюдной,В царстве бесплотных теней, в пустынной обители Дита, –Так по лесам при луне, при неверном свете зловещем,Путник бредет, когда небеса застилает ЮпитерТемной тенью и цвет у предметов ночь отнимает.Там, где начало пути, в преддверье сумрачном ОркаСкорбь ютится и с ней грызущие сердце Заботы,Бледные здесь Болезни живут и унылая Старость,Страх, Нищета, и Позор, и Голод, злобный советчик,Муки и тягостный Труд – ужасные видом обличья;Смерть и брат ее Сон на другом обитают пороге,Злобная Радость, Война, приносящая гибель, и здесь жеДев Эвменид железный чертог и безумная Распря, –Волосы-змеи у ней под кровавой вьются повязкой.Вяз посредине стоит огромный и темный, раскинувСтарые ветви свои; сновидений лживое племяТам находит приют, под каждым листком притаившись.В том же преддверье толпой теснятся тени чудовищ:Сциллы двувидные тут и кентавров стада обитают,Тут Бриарей сторукий живет, и дракон из ЛернейскойТопи шипит, и Химера огнем врагов устрашает,Гарпии стаей вокруг великанов трехтелых летают…Меч Эней обнажил, внезапным страхом охвачен,Выставил острый клинок, чтобы встретить натиск чудовищ,И, не напомни ему многомудрая дева, что этотРой бестелесных теней сохраняет лишь видимость жизни,Ринулся он бы на них, пустоту мечом рассекая.Дальше дорога вела к Ахерону, в глубь преисподней.Мутные омуты там, разливаясь широко, бушуют,Ил и песок выносят в Коцит бурливые волны.Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный –Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородоюВсе лицо обросло – лишь глаза горят неподвижно,Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу.К берегу страшной реки стекаются толпы густые:Жены идут, и мужи, и героев сонмы усопших,Юноши, дети спешат и девы, не знавшие брака,Их на глазах у отцов унес огонь погребальный.Мертвых не счесть, как листьев в лесу, что в холод осеннийПадают наземь с дерев, иль как птиц, что с просторов пучины,Сбившись в стаи, летят к берегам, когда зимняя стужаГонит их за моря, в края, согретые солнцем.Все умоляли, чтоб их переправил первыми старец,Руки тянули, стремясь оказаться скорей за рекою.Лодочник мрачный с собой то одних, то других забирает,Иль прогоняет иных, на песок им ступить не давая.Молвил Сивилле Эней, смятенью теней удивляясь:«Дева, ответь мне, чего толпа над рекою желает?Души стремятся куда? Почему одни покидаютБерег, меж тем как по серым волнам отплывают другие?»Жрица старая так отвечала кратко Энею:«Истинный отпрыск богов, Анхиза сын! Пред тобоюШирь Стигийских болот и Коцита глубокие воды.Ими поклявшийся бог не осмелится клятву нарушить.Эти, что жалкой толпой здесь стоят, – землей не покрыты.Лодочник этот – Харон; перевозит он лишь погребенных.На берег мрачный нельзя переплыть через шумные волныПрежде тенями, чем покой обретут в могиле останки.Здесь блуждают они и сто лет над берегом реют, –Только потом к желанной реке их вновь допускают».Шаг Эней задержал, погружен в глубокую думу,Жребий несчастных ему наполнил жалостью душу.‹…›Путь продолжали они и к реке подходили все ближе.Издали, с лодки своей перевозчик старый увидел,Как они шли меж безмолвных дерев, поспешая на берег.Первым окликнул он их, прокричав пришельцам сердито:«Ты, человек, что к нашей реке с оружьем спустился!Стой и скажи, зачем ты пришел! И дальше ни шагу!Место здесь только теням и ночи, сон приносящей.В этом стигийском челне возить живых я не вправе;Был я не рад, когда взял на эту лодку АлкидаИли на берег на тот перевез Пирифоя с Тесеем,Хоть от богов рождены и могучи были герои.Этот схватил и связал преисподней трехглавого стражаПрямо у царских дверей и дрожащего вывел на землю,Те госпожу увести из покоев Дита хотели».Так отвечала ему Амфризийская вещая дева:«Козней таких мы не строим, старик, оставь опасенья!Не для насилья наш меч обнажен; пусть чудовищный сторожВечно лаем своим бескровные тени пугает,Пусть блюдет в чистоте Прозерпина ложе Плутона.Видишь: троянец Эней, благочестьем и мужеством славный,К теням Эреба сошел, чтобы вновь родителя встретить.Если не тронет тебя такая преданность сына, –Эту узнаешь ты ветвь!» И под платьем скрытую веткуВынула жрица и гнев укротила в сердце Харона,Больше ни слова ему не сказав; и старец, любуясьБлеском листвы роковой, давно не виданным даром,К берегу лодку подвел вперед кормой потемневшей.Души умерших прогнав, что на длинных лавках сидели,Освободил он настил и могучего принял ЭнеяВ лодку. Утлый челнок застонал под тяжестью мужа,Много болотной воды набрал сквозь широкие щели;Но через темный поток невредимо героя и жрицуБог перевез и ссадил в камышах на илистый берег.Лежа в пещере своей, в три глотки лаял огромныйЦербер, и лай громовой оглашал молчаливое царство.Видя, как шеи у пса ощетинились змеями грозно,Сладкую тотчас ему лепешку с травою снотворнойБросила жрица, и он, разинув голодные пасти,Дар поймал на лету. На загривках змеи поникли,Всю пещеру заняв, разлегся Цербер огромный.Сторож уснул, и Эней поспешил по дороге свободнойПрочь от реки, по которой никто назад не вернулся.Тут же у первых дверей он плач протяжный услышал:Горько плакали здесь младенцев души, которыхОт материнской груди на рассвете сладостной жизниРок печальный унес во мрак могилы до срока.Рядом – обители тех, кто погиб от лживых наветов.Но без решенья суда не получат пристанища души;Суд возглавляет Минос: он из урны жребии тянет,Всех пред собраньем теней вопрошает о прожитой жизни.Дальше – унылый приют для тех, кто своею рукоюПредал смерти себя без вины и, мир ненавидя,Сбросил бремя души. О, как они бы хотелиК свету вернуться опять и терпеть труды и лишенья!Но не велит нерушимый закон, и держит в плену ихДевятиструйный поток и болота унылые Стикса.Краткий пройден был путь – перед взором Энея простерласьШирь бескрайних равнин, что «полями скорби» зовутся:Всех, кого извела любви жестокая язва,Прячет миртовый лес, укрывают тайные тропы,Ибо и смерть не избавила их от мук и тревоги.Федру увидел он здесь, и Прокриду, и с ней Эрифилу, –Раны зияли на ней, нанесенные сыном свирепым[8];Здесь и Эвадна была, Лаодамия и Пасифая,С ними бродил и Кеней, превращенный из юноши в деву,Ибо по смерти судьба ему прежний облик вернула[9].Тут же Дидона меж них, от недавней раны страдая,Тенью блуждала в лесу. Герой троянский поближеК ней подошел – и узнал в полумраке образ неясный:Так на небо глядит в новолунье путник, не зная,Виден ли месяц ему или только мнится за тучей.Слез Эней не сдержал и с любовью ласково молвил:«Значит, правдива была та весть, что до нас долетела?Бедной Дидоны уж нет, от меча ее жизнь оборвалась?Я ли причиною был кончины твоей? Но клянусь яВсеми огнями небес, всем, что в царстве подземном священно, –Я не по воле своей покинул твой берег, царица!Те же веленья богов, что теперь меня заставляютЗдесь во тьме средь теней брести дорогой неторной,Дальше тогда погнали меня. И не мог я поверить,Чтобы разлука со мной принесла тебе столько страданий!Стой! От кого ты бежишь? Дай еще на тебя поглядеть мне!Рок в последний ведь раз говорить мне с тобой дозволяет».Речью такой Эней царице, гневно глядевшей,Душу старался смягчить и вызвать ответные слезы.Но отвернулась она и глаза потупила в землю,Будто не внемля ему, и стояла, в лице не меняясь,Твердая, словно кремень иль холодный мрамор марпесский.И наконец убежала стремглав, не простив, не смирившись,Скрылась в тенистом лесу, где по-прежнему жаркой любовьюМуж ее первый, Сихей, на любовь отвечает царице.Долго Эней, потрясенный ее судьбою жестокой,Вслед уходящей смотрел, и жалостью полнилось сердце.‹…›«Близится ночь, пролетают часы в бесполезных стенаньях!Две дороги, Эней, расходятся с этого места:Путь направо ведет к стенам великого Дита, –Этим путем мы в Элизий пойдем; а левой дорогойЗлые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар».‹…›Влево Эней поглядел: там, внизу, под кручей скалистойГород раскинулся вширь, обведенный тройною стеною.Огненный бурный поток вкруг твердыни Тартара мчится,Мощной струей Флегетон увлекает гремучие камни.Рядом ворота стоят на столпах адамантовых прочных:Створы их сокрушить ни людская сила не может,Ни оружье богов. На железной башне высокойДнем и ночью сидит Тизифона в одежде кровавой,Глаз не смыкая, она стережет преддверия Дита.Слышится стон из-за стен и свист плетей беспощадных,Лязг влекомых цепей и пронзительный скрежет железа.Замер на месте Эней и прислушался к шуму в испуге.«Дева, скажи, каковы обличья злодейства? КакиеКазни свершаются там? Что за гул долетает оттуда?»Жрица в ответ начала: «О вождь прославленный тевкров,Чистому боги вступать на преступный порог запрещают.Но Геката, отдав мне под власть Авернские рощи,Всюду водила меня и возмездья богов показала.Кносский судья Радамант суровой правит державой;Всех он казнит, заставляет он всех в преступленьях сознаться,Тайно содеянных там, наверху, где злодеи напрасноРады тому, что придет лишь по смерти срок искупленья.Мстительным гневом полна, Тизифона с насмешкою злобнойХлещет виновных бичом, и подносит левой рукоюГнусных гадов к лицу, и свирепых сестер созывает.Только потом, скрежеща, на скрипучих шипах распахнутсяСтворы священных ворот. Посмотри, – ты видишь обличьеТой, что на страже стоит и порог изнутри охраняет?Гидра огромная там, пятьдесят разинувши пастей,Первый чертог сторожит. В глубину уходит настолькоТартара темный провал, что вдвое до дна его дальше,Чем от земли до небес, до высот эфирных Олимпа.Там рожденных Землей титанов древнее племяКорчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну.Видела там я и двух сыновей Алоэя огромных,Что посягнули взломать руками небесные своды,Тщась громовержца изгнать и лишить высокого царства.Видела, как Салмоней несет жестокую кару, –Тот, кто громам подражал и Юпитера молниям жгучим.Ездил торжественно он на четверке коней, потрясаяФакелом ярким, у всех на глазах по столице Элиды,Требовал, чтобы народ ему поклонялся, как богу.То, что нельзя повторить, – грозу и грома раскаты, –Грохотом меди хотел и стуком копыт он подделать,Но всемогущий Отец из туч густых огневуюБросил в безумца стрелу – не дымящий факел сосновый, –И с колесницы низверг, и спалил его в пламенном вихре.Видеть мне было дано и Земли всеродящей питомцаТития: телом своим распластанным занял он девятьЮгеров; коршун ему терзает бессмертную печеньКлювом-крючком и в утробе, для мук исцеляемой снова,Роется, пищи ища, и гнездится под грудью высокой,И ни на миг не дает отрастающей плоти покоя.Надо ль лапифов назвать, Иксиона и Пирифоя?Камень черный висит над тенями и держится еле,Будто вот-вот упадет. Золотые ложа, как в праздник,Застланы пышно, и пир приготовлен с роскошью царской,Яства у самого рта, – но из фурий страшнейшая тут жеТо за столом возлежит, не давая к еде прикоснуться,То встает и, громко крича, поднимает свой факел.Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом,Или, богатства нажив, для себя лишь берег их и близкимНе уделял ничего (здесь таких бессчетные толпы),Или убит был за то, что бесчестил брачное ложе,Или восстать на царя дерзнул, изменяя присяге,Казни здесь ждут. Но казни какой – узнать не пытайся,Не вопрошай об участи их и о видах мучений.Катят камни одни, у других распятое телоК спицам прибито колес. На скале Тесей горемычныйВечно будет сидеть. Повторяя одно непрестанно,Громко взывая к теням, возглашает Флегий злосчастный:«Не презирайте богов и учитесь блюсти справедливость!»Этот над родиной власть за золото продал тирануИли законы за мзду отменял и менял произвольно,Тот на дочь посягнул, осквернив ее ложе преступно, –Все дерзнули свершить и свершили дерзко злодейство.Если бы сто языков и столько же уст я имела,Если бы голос мой был из железа, – я и тогда быВсе преступленья назвать не могла и кары исчислить!»
Раннехристианские ландшафты ада
(ок. 100–500)Представление о том, что души усопших обитают под землей или в далеком царстве (Аид), где некоторые грешники претерпевают вечные муки (в Тартаре), первые христианские авторы переняли у греков и римлян. Однако столь же сильное воздействие на идеи христиан о посмертном наказании оказали священные тексты Ближнего Востока. В противовес греческим и римским текстам в древнееврейских священных книгах не было героев, спускавшихся в преисподнюю; у иудеев не было своего Одиссея или Энея. Иудаизм в отличие от других древних религий запрещал общение с усопшими путем некромантии, подчеркивал прижизненную связь верующих с Богом и не спекулировал на дальнейшей судьбе их душ. Тем не менее первые христиане унаследовали от иудеев два обозначения загробного мира – Шеол и Геенна, которые определили их концепцию Ада.