Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
И, наконец, последняя характеристика перед присвоением звания магистра: «Лобачевский в течение трех последних лет был по большей части весьма дурного поведения, оказывался иногда в поступках достопримечательных, многократно подавал худые примеры для своих сотоварищей, за поступки свои неоднократно был наказываем, но не всегда исправлялся; в характере оказался упрямым, нераскаянным, часто ослушным и весьма много мечтательным о самом себе, в мнении, получившем многие ложные понятия… В значительной степени явил признаки безбожия». Не знаем, как обстояло дело с другими «шалостями» будущего великого математика, но за эти он, как видим, был строго наказан.
Можно предположить, что и остальные его проступки относились к разряду тех, о которых сказано: «то кровь кипит, то сил избыток». Что это? Издержки воспитания, результат отсутствия в семье строгого отцовского надзора или нечто большее? Нельзя ли увидеть в этих проявлениях сходство с поведением архетипического героя-трикстера? Известно, что многие гении как раз отличались явной нестандартностью поведения. О трикстере, который еще в древних мифах своими проделками либо помогал, либо мешал герою (испытывая его) известно следующее. Эта древнейшая пара героев «протагонист – трикстер» кладет начало великой традиции. Она проходит через древнеегипетские, греческие, римские мистерии и, отчасти, драматургию и относится к игровой, смеховой, карнавальной культуре. Трикстер оказывается здесь далеким предшественником средневековых шутов, скоморохов, юродивых, а также философов и ученых.
Лобачевского, несмотря на все издержки поведения, из Казанского университета, однако, не выгнали. Правда ему всерьез грозила распространенная в то время сдача в солдаты, но заступничество Бартельса, Литтрова и Броннера спасло беспокойного юношу и позволило ему в 1811 году стать магистром, а в 1814 году – адъюнктом чистой математики.
Кто же были эти чудесные спасители будущего гения? Почему именно профессора-немцы решили вступиться за бесшабашного студента Лобачевского, который имел реальный шанс навсегда затеряться в солдатской среде? Конечно же, здесь дал себя знать альтруизм, свойственный любому настоящему ученому. Но имелось и еще одно важное обстоятельство, связанное с немецким расчетливым характером. Вспомним: у немцев почти не было слушателей. Однако из летописи Казанского университета мы узнаем, что именно Лобачевский был их прямым переводчиком. Именно он переводил мудреные пассажи своих преподавателей на понятный русский язык, именно он после занятий растолковывал нерадивым, о чем шла речь на лекции. Все это привлекало слушателей, а значит, давало немцам работу.
Каковы бы ни были причины, неоспоримый результат оказался весьма благотворным для всей русской науки. Иностранцы, занесенные разными обстоятельствами, в основном нуждой, в татарские степи, и спасли одаренного юношу от него самого. Их стараниями будущий гений был направлен в нужное русло, избежал сладостного соблазна собственных демонов, порожденных его неуемной натурой. И здесь нам следует сказать об этих людях особо.
Иоганн-Мартин-Христиан Бартельс был учителем и великого Гаусса, и Лобачевского. В Германии шестнадцатилетний Бартельс служил помощником учителя в частной школе города Брауншвейга. Он чинил перья и помогал ученикам в чистописании. В числе слушателей школы находился тогда восьмилетний Гаусс. Математические способности талантливого ребенка обратили на себя внимание проницательного Бартельса, и между ними завязалась тесная дружба. Бартельс доставал книги, задачи и изучал их вместе с Гауссом.
Разумовский, любивший и знавший математику, конечно, не мог не заметить Бартельса. Ему известны были также обстоятельства жизни последнего. Вследствие бедственного положения Германии ученым в этой стране жилось нелегко. Русский академик предложил своему немецкому коллеге оставить родину, верных друзей и без знания русского языка пуститься в опасное путешествие. Бартельс не сразу принял предложение Разумовского. Однако обстоятельства все же принудили математика покинуть родину.
На немецком языке в российской глуши этот выдающийся математик пытался познакомить своих немногочисленных (1–2 человека) слушателей с классическими математическими сочинениями того времени. Широкой кистью этот энтузиаст рисовал величественную картину достижений человеческого ума в области математики. Можно себе только представить, какой «энтузиазм» должен был возбуждать немецкий профессор в тех немногих студентах, которым знание языка и математики, а также здоровье, изрядно подорванное после очередной пирушки, давало возможность хоть что-нибудь понять из сказанного. Лобачевский же, «отдавая дань молодости и окружающей среде» все же четыре часа в неделю занимался у немца на дому и вскоре стал его любимым учеником и переводчиком, а заодно и переводчиком других немецких профессоров. Благодаря Бартельсу Лобачевский отказался от медицины и стал заниматься геометрией. Бартельс познакомил его с той проблемой постулата Евклида, над которой уже давно ломал голову другой его знаменитый ученик, Гаусс.
В лице же Броннера Казанский университет приобрел удивительного человека и пылкого масона. В молодости он был монахом-католиком, а потом примкнул к ордену иллюминатов. Броннер то писал поэтические идиллии, то занимался механикой и физикой, перемежая их историей и статистикой. Его увлечения не оставались словами, а всегда переходили в дело. Например, увлечение некоторыми идеями французской революции дошло у него до того, что он отправился пешком во Францию, питаясь кореньями, ягодами и грибами. К французской границе он добрался в состоянии такой экзальтации, что стража поначалу приняла его за сумасшедшего, но потом обошлась с ним очень милостиво. Вскоре, однако, Броннер разочаровался, увидев, что во Франции не было терпимости и уважения к старым верованиям народа. Ему не нравились эти «храмы разума», в которых сообщали только о военных известиях и не говорили ничего душе и сердцу. Он переехал в Швейцарию и целовал землю мирной страны, уважающей права человека.
Броннер прибыл в Казань, успев многое пережить, передумать и приобрести широкое философское образование. «К полезнейшим действиям иллюминатского ордена, – пишет современник, – принадлежали воспитательные институты. Эти рассадники просвещения пробуждали и развивали любовь к наукам, внушали восприимчивость ко всему хорошему и благородному».
«Орден иллюминатов» означает «орден просвещенных» (от лат. Illuminator – освещающий; ср. иллюминаторы на корабле). Эпоха Просвещения своей идеологией во многом обязана обществу «вольных каменщиков», деятельность которых была необычайно активной в то время, как в России, так и в Западной Европе. Масонами были Г.Р. Державин и Н.М. Карамзин, декабристы и А.С. Пушкин, а русское Просвещение в лице Н.И. Новикова считало образцом именно масонскую просветительскую деятельность. Членами самого ордена иллюминатов были высокопоставленные чиновники, родовитые дворяне и даже европейские правители: Эрнст, герцог Саксен-Готский, брат его Август Саксен-Веймарский – друг И.В. Гёте, сам Гёте и Фердинанд, герцог Брауншвейгский.
Появление в России в эпоху Александра I такого человека, как Броннер, было закономерно. В этот период после гонений Екатерины II масонство в России возродилось с необычайной силой. На заре царствования императора русские масоны различных направлений объединены были одною мыслью: вернуть Ордену вольных каменщиков утраченное им в России значение. Так, в Москве в это время открылась тайная ложа под председательством сенатора П.И. Голенищева-Кутузова. В 1802 году действительный камергер Александр Александрович Жеребцов учредил в Петербурге ложу под названием «Соединенные друзья», куда входили брат царя Великий князь Константин Павлович, церемониймейстер двора, граф И.А. Нарышкин, А.Х. Бенкендорф, А.Д. Балашов (министр полиции при Александре I) и др. В числе почетных членов этой ложи следует назвать И.А. Фесслера. В Россию он был приглашен в 1809 году М.М. Сперанским для преподавания еврейского языка в Санкт-Петербургской Духовной академии. Известно, что и Сперанский, идеолог реформ эпохи Александра I, также принадлежал к масонской ложе. Нужно сказать, что и образование новых университетов не было бы столь интенсивным без участия масонов. Впоследствии, став ректором, Лобачевский в своей первой речи, произнесенной перед преподавателями и студентами, будет открыто цитировать одного из столпов ордена иллюминатов – барона Адольфа фон Книгге. Влияние Броннера не прошло бесследно.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
