любой момент, но этому человеку, похоже, было все равно. Но мне не было, особенно после той сцены.
— Я предоставлю тебе список в пятницу на вечеринке по случаю помолвки, — выдавила я и попыталась вырвать руку.
Он не отпустил меня. Мой пульс затрепетал, когда его большой палец коснулся моих пальцев.
— У меня сложилось впечатление, что Абелли может позволить себе больше, чем пятидесятицентовое кольцо.
Я взглянула на кольцо на среднем пальце. Оно было куплено в одном из торговых автоматов, и в центре его красовался фиолетовый круглый камень. Мысль об этом отрезвила меня.
— Иногда самые дешевые вещи оказываются самыми ценными.
Его взгляд вернулся к моему лицу, и мы на мгновение посмотрели друг на друга. Его хватка скользнула вниз по моему запястью, ладони, пальцам. Шершавые подушечки его пальцев коснулись моих более мягких, и мое сердце пропустило удар.
— Увидимся за обедом, Елена.
Он ушел, исчезнув в кабинете моего папы.
Cazzo.[1]
Прислонившись к стене, кольцо тяжелым грузом ощущалось на моем пальце. Я могла бы снять его, положить куда-нибудь, где оно не будет преследовать меня, но знала, что никогда не сделаю этого. Ещё нет.
Его хватка все еще горела, как клеймо на моем запястье, когда я вышла из коридора.
И снова он произнес мое имя самым неподобающим образом.
Глава 3
«Убийства происходили с улыбками, расстрел людей не имел большого значения для нас, Славных парней».
— Генри Хилл
ЕЛЕНА
Billie Holiday тихо играла из старого радиоприемника у бассейна. Конденсат стекал по хрустальному стеклу, и столовое серебро блестело в ярком солнечном свете. Стоял жаркий июльский день, но устойчивый бриз был идеальной интерлюдией.
Огни вились вокруг деревянных планок внутреннего дворика, и розовые кустики моей мамы вовсю цвели. Стулья были мягкими, и еда хорошей, но только так можно было пообедать с кучей незнакомых людей. Однако реклама семидесятых годов, сидевшая напротив меня, казалось, не разделяла того же мнения.
— Как бы то ни было, коп отпустил меня и даже не взял мой кокс…
— Джианна.
Это слово было тихим предупреждением с места Николаса за столом.
Она закатила глаза и сделала большой глоток вина, но больше ничего не сказала.
Мне было интересно, почему Николас отчитал ее и каковы их отношения. Родственные? Они, казалось, находили друг друга раздражающими, но я была уверена, что где-то слышала, что Николас был единственным ребенком. Пожилой муж Джианны, сидевший рядом с ней, не произнес ни слова, за исключением какого-то странного смешка. Я уже начала думать, что он плохо слышит.
Джианна была моей полной противоположностью. Там, где я молчала, она говорила самозабвенно и громко смеялась. Где я была скромной… она приклеила жвачку к салфетке, прежде чем съесть пасту, не накручивая ее на вилку. Я немного завидовала ее беззаботному подходу к жизни.
Тони сел с другой стороны от нее. Он откинулся на спинку стула с расстегнутым пиджаком, выглядя скучающим, но я знала его лучше. Видела, как он самодовольно почесал щетину на подбородке, словно был зол и удивлен одновременно. И это никогда не означало ничего хорошего. Он был красив, но если бы я не была его сестрой, я бы не приближалась к нему за километр. Его безрассудство было опасным для любого вовлеченного, особенно для него самого. Он поймал мой встревоженный взгляд и подмигнул мне.
Тихая болтовня и скрежет столового серебра заполнили двор, но под этим лежал напряженный воздух, который не рассеивался, неприятная вибрация, которую не мог унести с собой ветерок. Все, казалось, легко болтали между собой, так что, возможно, это была только я. Я отмахнулась от этого.
Джианна недолго молчала, хотя больше не говорила о восьми шариках кокса. Она сменила тему на лошадиные скачки. Это был приемлемый разговор, к которому многие присоединились. Не то, чтобы это зона свободная от наркотиков — на самом деле, многие люди проходили через этот дом ежедневно с наркотиками — но на открытом воздухе, это был этикет Коза Ностры притворяясь, что мы являлись классическим примером семьи с белым забором. Даже если бы наши дома были окружены железными воротами и охраной.
Я была рада видеть, что Адриана появилась вместо того, чтобы сесть на самолет и улететь на Кубу. Она сидела рядом со своим женихом и папой на другом конце стола.
Возможно, я и была трусихой, но рада, что не должна сидеть рядом с Николасом. Я была идеальной хозяйкой и вежливо отвечала на все вопросы — столь неуместные, какими иногда могли быть комментарии, пивших людей, — но с ним я не могла подобрать нужных слов. Я почувствовала, как косноязычно он коснулся моей точки притяжения, и, честно говоря, мне стало жарко, будто румянец постоянно согревал мою кожу.
Может говорить с ним не так уж и приятно, но смотреть в его сторону слишком легко. Если бы не его размер, он легко мог бы соответствовать симпатичным мальчишеским предпочтениям Адрианы, когда у него было трезвое выражение лица. Он был загорелым, его волосы были почти черными, и я не могла не заметить, что его бицепсы были четко очерчены через рубашку. Мой будущий шурин был еще красивее под ярким солнцем. К несчастью, его личность не совпадала.
Но что меня больше всего интриговало в его внешности, так это темные татуировки, проступавшие сквозь белую рубашку. Они были расплывчатыми, но мне показалось, что они проходили от плеча до золотых часов на запястье. У Николаса Руссо был рукав. Я знала, что этот джентльменский взгляд был сплошным дымом и зеркалами.
Он оглянулся и встретился со мной взглядом, будто почувствовал, что я наблюдаю за ним. Воздействие равнодушного взгляда все еще находило способ коснуться моей кожи, даже, если нас разделяло пять стульев. То, как он не должен был говорить мое имя, крутилось в моей голове, глубоко и многозначительно. Просто чтобы не выглядеть трусихой, я выдержала его взгляд на секунду, прежде чем отвернуться. У меня появилось внезапное ощущение, что для моего будущего здоровья… я не должна больше общаться с этим человеком.
— Я слышал, у тебя скоро концерт, Елена. — сказал дядя Мануэль, сидевший через несколько мест.
Его голос стал не чем иным, как воспоминанием о кровопролитии из-за той роли, которую он сыграл шесть месяцев назад. Я отпила глоток вина, не ощущая ничего, кроме вины и обиды.
Каждая пара глаз повернулась ко мне, все двадцать, но я видела только один из них.
— Да. — я заставила себя улыбнуться. — В субботу.
