обезьянник и оставили на ночь в компании (как брезгливо выразился Леша) «повий» и местных «синяков». В помещении было всего несколько стульев, основная масса бомжей и проституток спала прямо на полу. Леша спать боялся, так как в карманах было несколько сот евро, и он переживал за их сохранность. Утром Лешу отвели в самолет до Будапешта, его документы вручили стюарду, и через пару часов Леша сидел уже в венгерском спецприемнике. После ночи с венгерскими бомжами (а надо сказать, что утром второго дня он внешностью уже не очень отличался от коренных обитателей обезьянника), Лешу погрузили в наш «лайнер», и через 2 часа он имел приятную беседу в отдельном кабинете с нашими пограничниками. И хотя Леша доказывал, что он вылетел в Италию, пройдя все паспортные, пограничные и таможенные контроли и получив их (пограничников) печать в паспорт (при этих словах, Леша продемонстрировал эту печать перед физиономией начальника), а не путем тайного проникновения в багажный отсек самолета, начальник смотрел на Лешу с плохо скрываемым подозрением и даже пытался привлечь к ответственности за попытку незаконного пересечения украинского кордона.
Единственное, о чем сейчас Леша сожалеет, так это о том, что до Рима была только одна пересадка. А то ведь была редкая возможность за один перелет ознакомиться с бытом тюрем ряда других стран Европы.
Элизбар Леванович Бузукашвили
(Из серии «Моя коллекция»)
Эмилько Бузукашвили грузинский еврей из хорошей семьи. Сам он, естественно, считал себя грузинским князем, но семитские черты «князя» были выражены так же явно, как следы от «мукузани» на его светлом пиджаке после очередной попойки в аспирантском общежитии. Папа – глава какого-то внешнеторгового объединения, мама из консерваторской семьи. В общем, наследственность хорошая. Несмотря на это, Эмилько был несколько быдловат. Это проявлялось не только в отношении к женщинам (что для грузина естественно), но и в отношении к коллегам по Институту. Обладая лексиконом и манерами базарного торговца мандаринами, кичился своим происхождением. Утверждал, что когда в Грузии уже жили люди, хохлы еще сидели на деревьях. Ради удовольствия общения с ним я прощал ему его высокомерие, так как в моей «коллекции» человеческих экземпляров он занимал не последнее место.
Папа обеспечил своему чаду более-менее «сносные» условия существования в аспирантуре. Купил ему новенькую «пятерку» (чтобы мальчик не давился в общественном транспорте) с японским магнитофоном (дело было в конце 70-х!), две английские дубленки (не говоря уже о кожаных пальто, куртках и прочих костюмах), снял квартиру в начале Брест-Литовского (80 р. в месяц!) и, кроме того, высылал ежемесячно ящик хорошего коньяка (чтобы Эмилько не пил всякую местную гадость!), 2 ящика вина (грузинского, естественно) и 200 рублей денег. На фоне наших 75 рублей стипендии все это выглядело просто фантастической роскошью.
К наукам Бузик, однако, оказался совершенно не способным. Туповатый по природе, он к тому же обладал естественной ленью восточного человека. Я помню, что в его аспирантских «опытах» обычно (по приказанию заведующей) принимали участие до половины сотрудников отдела. Все свои научные и житейские проблемы он решал при помощи материальных подношений. Говорят – у него был даже прямой выход на самого Згурского.
Однажды заведующая отделом попросила его определить содержание кальция в скорлупе яиц (он считался главным, после своего учителя Гордецкого, специалистом по минеральному обмену растений). Цифра, полученная Эмильком, вызвала большие сомнения даже у совершенно несведущих в минеральном обмене птиц ученых. Она составила 0,4%. Бузик ошибся примерно в 100 раз. После этого он потерял доверие руководства в научном плане. А после того, как он был пойман на махинациях с учетом спирта, Эмиль лишился доверия вообще! Кстати, проверки проводились нашей заведующей оригинальным образом – после работы из бутыли проверяемого втихаря (в его отсутствие, само собой) отливали 1–2 литра спирта. Если на следующий день аспирант или сотрудник не заявлял о пропаже, его уличали в нарушении учета и заносили в черный список. После этого за каждой порцией спирта вченый должен был обращаться к Никифоровне, унизительно доказывая необходимость каждого миллилитра для конкретного опыта. У меня, между прочим, учет спирта был налажен идеально. Помню, как-то мы получили свежую партию ректификата, и я 15 литров из 60 в тот же день пустил по «назначению», то есть налево. Утренний шмон на следующий день, естественно, выявил недостачу указанного объема, но к изумлению проверяющих, в моей тетради содержался подробнейший отчет о каждой израсходованной капле. Подозрения, и большие, конечно же, остались, но формально я оказался перед законом чист. Именно поэтому тезис – «Лучше не сделать, чем не записать» я поставил в системе моих принципов (см. ниже) на почетное второе место.
Но вернемся к Бузику. Как-то, представляя на заседании отдела полученные им ценнейшие научные данные, Эмилько построил 3 графика. Графики состояли только из 2 точек, но соединял эти точки Бузик то прямой линией, то выпуклой, то вогнутой. На резонный вопрос, что именно определяет форму кривой, он ответил, что таким образом он отражает тенденцию процесса. Надо сказать, что по части представления научных данных он имел хорошего учителя. Его научный руководитель Гордецкий А. В. однажды готовил иллюстративный материал уже в процессе отчета. При этом он рисовал графики от руки на обрывках бумаги. Академик Сытник, высоко оценив представленные научные материалы, все же посоветовал Анатолию Владимировичу в дальнейшем, перед тем, как разрывать бумагу – проводить ногтем большого пальца по сгибу, чтобы поля «графиков» выглядели ровнее.
Однажды Эмилько поехал на стажировку в какой-то московский институт. Там, ожидая в приемной директора института, он прилег на стоявший здесь кожаный диванчик – у него были проблемы с позвоночником. В это время в приемную вошла старушка (профессор) очень преклонного возраста – такое себе сгорбленное, засушенное существо. С удивлением осмотрев Эмиля, лежащего в развратной позе, она сказала ему, что работает в этом институте уже более 60 лет, но впервые видит, чтобы кто-то лежал на этом диване.
Несмотря на определенную «суковатость», Эмилько в целом был неплохим хлопцем. Мы с ним сошлись по части жратвы. Я в те времена активно осваивал мир киевских ресторанов, Бузик же мог меня провести в «Лыбидь» или «Интурист», где у него были связи, и куда меня с моей полудетской физиономией обычно не пускали. Частенько в конце рабочего дня мы заходили на Бессарабку и набирали овощей, зелени, сыров, копченостей и затем устраивали пышный ужин в «аспирантской» комнате. Именно Бузик приобщил меня к хорошим грузинским винам и коньякам (настоящим!). А 30-летний «Тбилиси» (45о,
