Ты боишься, что тебя быстро вычерпают и ты станешь не
интересным? А как же писатели, художники, композиторы, жизнь и творчество которых – это
сплошная исповедь? Можешь ли ты сказать, что, прочитав всего Толстого или прослушав всего
Чайковского, ты вычерпал их так, что они стали скучными? Можно ли их прочитать или выслушать
до конца?
Великие друзья
Никто из великих не собирался влезать на тот пьедестал, на который мы их возвели. Никто из
них не воспринимал себя памятником. Именно поэтому великих следует воспринимать просто, как
друзей.
Вдохновение
Руководитель поэтического семинара предлагает семинаристам: «Давайте поговорим о
вдохновении. Выскажитесь, кто что думает». Высказывания разные. Мне понравилось, как приступ
вдохновения первый раз в детстве ощутила Женя. Когда с работы вернулся её папа, она
закричала: «Папа, папа, а у меня строчки сами в рифму складываются!».
Руководитель, выслушав всех, солидно и основательно, как и полагается руководителю,
говорит: «Вдохновение нужно уметь вызывать». И рассказывает о том, как он вначале делает
зарядку, пьёт чай, готовит рабочее место.
Я слушаю, и у меня возникает такой образ. Если вдохновение – это полёт, то вызывание
вдохновения – это подготовка к полёту. Вот человек надевает кроссовки, машет руками, массирует
икры. Осматривает трамплин, с которого он должен взмыть. Вот он уже разогрет, вот он что есть
силы разбегается, отрывается от края трамплина и… И вдруг понимает, что его прыжок не
гарантирует парения. Если вдохновение ему сегодня дано (свыше, конечно, как и полагается), то
он парит. Если же не дано, то – камнем вниз и лицом о жёсткую землю. Сидит, потирая лоб и
колени. Раздражённо сброшенные кроссовки летят по сторонам…
Вдохновение – это когда всё легко
Вдохновение – это многократное превосходство над делом, достигаемое тщательным
предварительным осмыслением его. Посмотри, как самолёт готовится к полёту. Вначале он с
рёвом стоит на взлётной полосе, напитываясь движением и энергией. Кажется, что не лететь он
уже просто не может – и лишь тогда тормоза отпущены! Вперёд, и всё легко – взял и взмыл!
В реке творчества
Во мне течёт удивительная река – река творчества. Приятно плыть по своему внутреннему
потоку. Плыву, покачиваясь на его волнах, наслаждаясь течениями, стремнинами, задумчивыми
плёсами, живу мыслями, чувствами, волнениями.
Но вот выходит на берег жена, зовёт пить чай, взглянуть на что-то интересное по телевизору, а
то и просто для того, чтобы услышать от меня что-нибудь приятное. Есть, конечно, и другие дела,
которые могут отвлечь. А бывает, и сам выхожу из реки, соблазнившись чем-нибудь на берегу
сиюминутности. Выхожу, оглядываюсь и вижу, что река останавливается в ожидании меня.
Отвлечённый, пытаюсь потом улучить мгновение и вернуться в неё, но мимоходом далеко не
забредёшь, а с краю несёт тихо. Хорошо и вольно плывётся лишь на середине.
А бывает, что течение этой реки заливает берега. Находясь в потоке, вливаюсь на кухню, пью
чай, даже смотрю телевизор (правда, уже не всё подряд), еду на машине и даже занимаюсь
делами. Приятно, когда река творчества благодатно заливает почти весь жизненный объём. Жаль
только, что долгим это не бывает. Широта реки не отменяет берегов. Всё равно выйдут и окликнут.
– Осторожней, – предупреждаю окликнувших, – ведь я сейчас в реке…
Смотрят с берега, не видя его, и вертят пальцем у виска.
Читая стихи
Читая стихи, невольно сравниваю их строчки с солдатами, идущими строем. В совершенных
стихах солдаты-строчки чеканят шаг: там всё ровно по смыслу и по поэзии. В некоторых
стихотворных коробках солдаты идут вперевалку или вольным шагом, а в некоторых строки
откровенно разболтаны: ремни висят, подворотнички расстёгнуты. Строчки других стихов, как
неотёсанные деревянные болванки – этакий строй деревянных, ломко идущих буратин. Некоторые
стихи, как шеренги гвардейцев с блестящими пуговицами, аксельбантами и высокими фуражками
или как шеренги колхозниц в ярких сарафанах, как шеренги чопорных англичан в чёрных
котелках… В некоторых стихах строчки, ещё не научившиеся как следует ходить, сбиваясь со
счёта, подбирают ногу, пользуются какими-то короткими словами, вроде «нам», «вам», «тут» «аж».
По этому «подбору ноги» сразу видно, что идут новобранцы, а значит, и командир их тоже
новобранец. Что ж, каков автор – такова и армия его строк.
Образ: нашим и вашим
Чудо, магия, коварство и «беспринципность» образа состоят в том, что он делает истинным
любое утверждение, одинаково убедительно работая и на правду и на ложь. Сравнив семейную
ссору с тенью от солнца, можно доказать, что ссоры для брачного союза – это благо, ведь отдыхать
нужно даже от солнца. Сравнив брак с глиняным горшком, а ссоры с ударами палкой по горшку,
легко доказать разрушительность ссор, ведь после какого-то очередного удара горшок расколется.
Образ имеет свойство всегда выглядеть правдивым. Сказать «неправдивый образ» – всё равно,
что сказать «квадратный шар». В этой-то мнимой правдивости и состоит опасность образа, как
оружия, требующего умелого обращения. И Художник и Мыслитель знают, что образ может быть
лишь оболочкой верной или неверной мысли, но не доказательством её истинности.
Звери в перьях
Придумать можно всё что угодно. Фантазии легко создаются простым смещением свойств
различных явлений и предметов. Как будет выглядеть мир, если, например, у птиц окажутся шкуры,
а у зверей перья; если птицы перестанут летать, а звери научатся; если железо станет золотом;
если вся вода превратится в камень, а камень в воду?
Подобные фантазии могли бы существовать, как лёгкие развлекательные головоломки, а они
всерьёз создаются на уровне книг, диссертаций, картин и фильмов, сложных наукообразных
рассуждений с пропастью специально изобретённых терминов. Всё красиво и умно, да только
смысла никакого!
Реальный мир невероятно устойчив в своих параметрах. Ведь если бы, например, льду было
свойственно не плавать, а опускаться вниз, то жизнь на Земле просто бы не возникла. И так с
любой деталью нашего мира, существующей в том виде, в каком она существует. Всякий раз,
прежде чем взяться за какое-либо учение, не мешает задуматься: а не из серии ли оно «звери в
перьях»?
Литература и жизнь
Почти всем литературным шедеврам присущ минимум категорий, участвующих в
драматургической реакции. Например, в повести Хемингуэя «Старик и море» таких категорий лишь
две: «старик» (человек) и «море» (стихия). Но именно этот драматургический лаконизм,
обеспечивая ясность всех чувств и мыслей произведения, высекает такой мощный духовный
заряд.
Жизнь любого человека – это тоже произведение, которое можно превратить в лаконичный
шедевр. Главное – определить основные жизненные, «реагирующие» категории, исключив всё не
главное, боковое. Исключёнными могут быть и какие-то занятия, и увлечения, и должности, и
развлечения,
