Глава 1. Красавица и чудовища
Франция цепляется за империю
Давайте начнем эту длинную историю, поражающую своим трагизмом даже по сравнению с бесчисленными военными трагедиями последних веков, не с французов или американцев, а с рассказа о простом вьетнамце. Доан Фыонг Хай родился в 1944 г. в небольшой деревушке на шоссе № 6 всего в 30 км от Ханоя. Среди детских воспоминаний Хая[1] — ряды колючей проволоки, окружавшие французский армейский пост на холме возле рынка, и то, как пели ее ржавые нити под порывами ветра. За проволочным заграждением, под развевающимся французским триколором жил вьетнамский трубач по имени Вьен, которого маленький Хай обожал. Вьен подарил ему несколько пустых консервных банок из-под сливочного масла и металлических крышек от бутылок, из которых мальчик соорудил отличную машинку. Вместе со своими друзьями Хай с восхищением слушал рассказы Вьена о сражениях, в которых тот участвовал, рассматривал шрам на его ноге, полученный на Известняковой горе, когда он трубил сигнал к атаке, во время которой бойцы Иностранного легиона якобы убили сотню коммунистов. Он разрешал мальчишкам потрогать свои сержантские полоски и раздаривал им гильзы.
Иногда Вьен пел глубоким грустным голосом, возможно вспоминая о своей матери, умершей год назад. Если у него было хорошее настроение, он вел свой маленький отряд на берег реки и трубил на горне военные мелодии, «одни приводили наши сердца в трепет, другие были настолько печальны, что заставляли плакать»[2]. Затем, в один из дней 1951 г., семья Хая погрузила свои нехитрые пожитки в старенький районный автобус, следовавший до Ханоя. Вьен, который как раз дежурил в дорожном патруле, на прощание подарил Хаю две пластинки жевательной резинки и нежно дернул за ухо. Когда автобус отъехал, мальчик обернулся и долго смотрел в окно — на Вьена, махавшего ему рукой в облаке красной пыли, на дома, рисовые поля, бамбуковые рощи и развесистые деревья da на краю деревни, навсегда исчезавшие из его жизни. Впереди Хая ждала череда путешествий и изгнаний, редких радостей и больших горестей, впрочем, как и весь вьетнамский народ в эти бурные десятилетия. Хотя он сам стал солдатом, никогда больше война не была овеяна в его глазах тем ореолом романтики, которым некогда окружил ее сержант Вьен со своим горном.
Вьетнам пережил тысячу лет китайского владычества и стал независимым только в 938 г. в результате восстания; после этого китайцы еще несколько раз возвращали страну под свое правление, пока не были окончательно изгнаны в 1426 г. Впрочем, обретение независимости не принесло ни стабильности, ни процветания. Вплоть до 1802 г. севером и югом правили соперничающие династии, пока император Зя Лонг не объединил страну силой и не стал править ею единолично из новой столицы Хюэ. В конце XIX в. в ходе очередного империалистического раздела мира Индокитай привлек внимание Франции, которая силой оружия установила свое «прогрессивное доминирование» сначала на юге, в Кохинхине. В мае 1883 г., когда Национальная ассамблея в Париже проголосовала за выделение 5 млн франков на военную экспедицию с целью консолидации региона в качестве «протектората», консервативный политик Жюль Делафосс заявил: «Господа, давайте называть вещи своими именами. Вам нужен не протекторат, а колония»[3]. Разумеется, так оно и было. Французы отправили 20-тысячный экспедиционный корпус в историческую область Тонкин на севере Вьетнама, которую они завоевали после года ожесточенных сражений. Превратив ее в протекторат, французы установили там безжалостное правление: хотя они отменили древний обычай казнить неверных жен, затаптывая их насмерть слонами, они распространили смертную казнь посредством обезглавливания, ранее предназначавшуюся только для воров, на всех, кто решался бросить вызов французскому присутствию. Колониальные власти потакали потреблению опиума и даже открыли в Сайгоне фабрику по его переработке.
Вьетнам — страна размерами чуть больше Италии или Французской метрополии площадью около 330 000 кв. км. Здесь преобладает гористая местность с обильной экзотической растительностью; остальное занимают плодородные низменности с чрезвычайно высокой сезонной влажностью. Редкий западный путешественник из числа тех счастливчиков, кои были избавлены от необходимости заниматься физическим трудом в этой изнуряющей влажной жаре, не был поражен красотой окружающих пейзажей и не ударялся в поэтические описания «рисовых полей с пасущимися на них водяными буйволами, на спине у которых восседали белые цапли и собирали с них насекомых; буйной растительности столь насыщенных, ярко-зеленых тонов, что от нее рябило в глазах; многочисленных паромов на реках цвета кофе с молоком; цветистых пагод и деревянных хижин на сваях в окружении стай собак и уток; парящего воздуха, обилия запахов и воды — воды буквально повсюду, отчего создавалось ощущение, будто все вокруг плодится, бурно растет, зреет и размножается»[4].
