Казалось, похититель и вправду был удивлен. Будто он уже знал… знал, что я была невинна до него.
Открыв глаза, встретилась обеспокоенными глазами напротив. Теперь эти глаза не окатывали меня холодом, а смотрели с нежностью и любовью. Ну и накрутила я себя. С любовью! А как же иначе! Трижды ха!
Конечно, он уже узнал, что я была ещё девочкой. А как же иначе?!
Какая же я дура!
Закрыла лицо руками, чтобы отгородиться от него. И не дай бог, разреветься у него на глазах. Хотелось еще укрыться с головой одеялом, но это было невозможно. Потому что мужчина все еще лежал на мне сверху, поглаживая волосы, будто я маленькая девочка. Так делал папа, когда я не могла уснуть или болела. Боже, как теперь мне быть? Как жить с этим позором? Как? Как теперь мне смотреть в глаза родителям?
Хочу к папе!
— Уходите!
Боже, и это мой голос? Я не узнала его! Он был настолько сломленным, холодным и, кажется, даже спокойным. Спокойным, пока в душе я готова была рвать и метать! Рвать волосы на своей голове! Мужчина промолчал, и вскоре я почувствовала, как он встал с меня. Пошуршал одеждой, и через минуту захлопнулась дверь. Укрылась одеялом с головой, и наконец, позволила себе разрыдаться. Скатилась с постели на пол и, свернувшись в комочек у самого подножья кровати, плакала в голос. Плакала, пока не высохли слезы и не осталось сил это делать. Измучилась так, что не заметила, как уснула. На полу, почти голая, зареванная, укутавшись в одеяло.
Когда я проснулась, на улице уже светлело, через плотно задернутые шторы в комнату проникали лучи солнца, которое, впервые за время, что я была здесь, появилось на небе. Попыталась сесть, и с изумление поняла, что лежу в постели. Я помню, что уснула на полу, но не помню, как оказалось здесь. Возможно, это сделал кто-то из мужчин?
— Проснулась?
Я метнула взгляд в сторону, откуда доносился голос говорившего. Сбоку от кровати на стуле сидел он, подонок-Марк, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. На нем сейчас была другая одежда: серый свитер и такого же цвета штаны. Рукава свитера закатаны до локтей, и при свете дня, я отчетливо увидела татуировки на левой руке мужчины. Мелкими буквами было написана слово «Мерзавец» с большой буквы и под ним цифры. Видимо, дата какого-то события.
Заметив, мой взгляд, направленный на его руку, он начал рассказывать, что означает татуировка:
— Это я сделал в тюрьме, когда попал туда из-за твоей сестры-сук… впрочем, не важно, когда, — отмахнулся он. Видимо, хотел сказать, сестры-суки?
— Сестры? — я хмыкнула. — Вы же не верили, что я не сестра. Так что же изменило ваше мнение, мистер-подонок-но-я-же-«мерзавец»-Марк? — показала кавычки руками. Мужчина усмехнулся.
— Какое длинное имя ты мне дала, девочка. Не трудно произносить его?
— Неа, — я цокнула языком. — Если хотите, могу сократить.
— А можно?
— Как вам МНМ? — я впервые в его компании не боялась, что он может запросто ударить меня, и тем самым отправить к праотцам. — Мистер-насильник-Марк? Клево же, да?
Игривость в миг исчезла с его лица, на смену ей пришла отчужденность. Я отвернулась от него, шмыгнув носом.
— Послушай, — услышала, как пол скрипнул под его ногами, и поспешила повернуться к нему. И тут же оказалось нос к носу. От страха я дернулась назад, но его руки крепко обвили мою талию, не позволив свалиться с кровати на пол.
— Отпустите немедленно! — чуть громче, чем хотела, сказала я. Нет, кричала. Да, это был крик.
— Да послушай же ты меня!
— Мне нечего вам дать! — в тон ему сказала я.
— Да не нужно мне ничего от тебя. Да, признаю, виноват, но дай мне искупить свою вину. Знаю, сделанного не воротишь, так дай мне искупить свою вину.
Я замерла у него в руках. Подонок признает свою вину? Просит прощения?
— Я не буду просить тебя, простить, — тут же сказал он, будто прочел мои мысли. — Потому что знаю, ты не примешь моих извинений.
— Тогда отпустите меня, — без энтуазма, но с надеждой сказала я, оборвав его.
— Это исключено! — не растерялся Марк.
— Но я не Снежана! Если боишься, что я сообщу в полицию, то…
— Ты не посмеешь идти в полицию, — ответил мужчина, ошарашив меня. — И я не боюсь иметь дело с полицией. В таком случае, ты сама сделаешь себе больно. Поэтому исключено, ты никуда не пойдешь.
— Но…
— Можешь просить у меня всё, что хочешь, но отпустить тебя я не могу, пока не выясню, правду ты говоришь или нет.
— Вы же почему-то поверили, что я не лгу. Так? Даже если я была, — пришлось наступить себе на горло и произнести эти слова вслух, — ещё девственницей, вы поверили. Вы могли подумать, что я сделала гименопластику, но…
И тут я осеклась. Он именно так и думает, поэтому не хочет отпускать меня. И мужчина будто понял, что я его раскусила.
— Прими душ, я оставил тебе одежду в ванной. Потом мы с тобой поедем в больницу.
— Нет! Я никуда с вами не пойду! Я не обязана доказывать вам, что я не делала того, о чем вы думаете!
— Романова, хочешь ты этого или нет, но тебе придётся.
В комнате я осталась одна. Мужчина ушел, заперев дверь снаружи. Пытаться ещё раз сбежать через окно теперь смысла нет. Потому что от такой прогулки будет хуже, чем если я останусь рядом с похитителем.
Живот болел не так сильно, как несколько часов назад, когда мужчина изнасиловал меня. Поэтому я без труда добралась до душевой кабинки. Испачканное моей же кровью одеяло бросила в стиральную машину, стоящую в ванной комнате. Долго стояла под горячей водой, обдумывая свои действия. Но в голову не лезли нормальные мысли. После душа накинула на голое тело халат, что висел на вешалке. Одежда, которую дал мужчина, была мне великовата. И чья же она тогда? Какой-то шалавы, что побывала у него в постели до меня?
О, боги, что за мысли лезут в голову? Какое мне дело до его шалав?
С омерзением нацепила на себе эти тряпки. Лучше так, чем никак.
В комнате никого не было, видимо, мужчина пока решил дать мне немного личного пространства. Решила ждать его в комнате. Пусть отвезет меня в больницу, а оттуда я сбегу и сообщу о нем в полицию. Я поменяла свое решение, и не буду молчать. В этой комнате находиться не было сил. Смотря на свои разбросанные вещи, чувствовала, как внутри меня что-то поднимается. Ненависть. Ненависть к самой себе. Поймала свое отражение в зеркале туалетного столика. И именно в этот миг моим разумом владела не я, а ненависть, поэтому не отдавала себе отчета в том, что делаю.
Запустила в зеркало светильником, стоявшим на столе, и разбила его вдребезги. Было страшно смотреть на свое отражение в стеклянных осколках, будто моя душа разбилась так же, как это зеркало. Взяла осколок, и поднесла его к вене. Дверь резко распахнулась, и в комнату вбежали обеспокоенные мужчины, застыв на полпути ко мне. Кажется, они что-то кричали, не расслышала. Надавила на кожу осколком, зажатым в руке, медленно ведя его вниз. Капли крови тут же потекли по острому куску стекла. А после… после темнота.
