Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
— Тиффи! — произнесла я и никак не могла понять, что она мне отвечает. Но это сделало меня еще спокойнее, ведь нужно было унять ее истерику. — Сестрица, у меня тут бесплатный завтрак! Да, я в порядке! Не плачь! Они полагают, что-то могло произойти. Нет, точно они не знают. Всего лишь предосторожность — так, на всякий случай, но лучше мне остаться на какое-то время. Ладно? Сможешь забрать меня через пару часов? Я в больнице Стэнфорда.
Девушка-интерн мягко похлопала меня по плечу и шепотом поправила:
— Вы в Сан-Хосе. В Медицинском центре долины Санта-Клара.
Я с недоумением глянула на нее.
— Прости, оказывается, я в Сан-Хосе, в местной больнице! — сказала я в трубку, а сама подумала: «Я что? В другом городе? В сорока минутах езды от дома?» — Не волнуйся! Я позвоню тебе, когда буду готова.
Я спросила Эйприл, знает ли она, как я сюда попала.
— На скорой, — ответила она.
Внезапно я забеспокоилась о цене, которую вряд ли смогу потянуть. Одни анализы сколько будут стоить! Сосновые иглы, словно маленькие коготки, все еще царапали шею. Я вытащила из волос колючую рыжеватую веточку папоротника. Проходящая мимо медсестра довольно мягко попросила ничего на себе не трогать: нужно оставить все как есть, поскольку предстоит сделать фотографии моей головы и остального. Я вернула ветку назад — словно вставила шпильку в прическу. Кабинет для забора анализов был подготовлен.
Я поднялась — на диване остались сосновые шишки и иголки. Откуда, черт возьми, они вообще взялись? Когда я наклонилась, чтобы поднять их, волосы рассыпались по плечам и еще какое-то количество веток просыпалось на чистый кафель. Я опустилась на колени и принялась складывать все в аккуратную кучку.
— Вам это нужно? — спросила я, держа все в ладони. — Можно выкинуть?
Мне ответили, чтобы я не волновалась и оставила как есть. Я снова сложила все на диван, смущенная беспорядком, который устроила, запачкав безупречно чистый пол и мебель.
— Это просто флора и фауна, флора и фауна, — успокаивала меня медсестра напевным голосом.
В сопровождении двух медсестер я прошла в освещенную утренним солнцем холодную серую комнату с большим зеркалом. Меня попросили раздеться. «Это уж слишком», — я не понимала, почему должна показывать им свое голое тело. Но руки сами стали снимать одежду — еще до того, как мозг подал сигнал: «Слушай их». Медсестры протянули мне белый пакет для завтраков, и я положила в него свой бежевый лифчик с потрепанными лямками. В другой пакет отправилось мое серое платье — и больше я его не видела. Его потом проверяли на следы спермы или что-то в этом роде. Когда я осталась голой, из зеркала на меня смотрели собственные соски, а я не знала, куда деть руки — разве что обхватить себя ими. Мне сказали не двигаться, пока мою голову будут фотографировать в разных ракурсах. Для своих портретов я обычно укладывала распущенные волосы на косой пробор, но сейчас было страшно даже прикоснуться к этой бесформенной массе. Стало любопытно: нужно ли обнажать зубы в улыбке и куда смотреть. Больше всего хотелось закрыть глаза — может быть, так я стану невидимой.
Одна медсестра вытащила из кармана голубую пластиковую линейку. Другая держала массивный черный фотоаппарат.
— Чтобы измерить и задокументировать ссадины, — объяснила первая.
По моей коже заползали латексные кончики пальцев; то на шее, то на животе, то на ягодицах, то на бедрах чувствовался жесткий край линейки. Я слышала каждый щелчок — черный объектив останавливался на каждом волоске, каждом прыщике, каждой вене, поре, мурашке. Моя кожа всегда была главным источником неуверенности в себе, так как в детстве я страдала от экземы. Но даже когда все нормализовалось, я все равно постоянно ждала, что она снова воспалится и покроется мокнущей сыпью. Я замерла под пристальным взглядом камеры. Но от грустных мыслей меня отвлекали нежные голоса медсестер, сновавших по комнате и круживших вокруг моего тела. Они походили на птичек из «Золушки», порхающих с лентами в клювиках и снимающих мерки для бального платья.
Я обернулась посмотреть, что они фотографируют, и мельком заметила в зеркале красный след у себя на спине. Закрыв глаза от страха, я снова встала прямо. Обычно именно я выступала самым жестким хулителем собственного тела: «Груди как-то широко поставлены. Прямо два грустных чайных пакетика. Соски смотрят в разные стороны, словно глаза игуаны. Колени какие-то бесформенные и фиолетовые. Живот дряблый. Широкая, почти прямоугольная талия. И какой толк от длинных ног, если они не стройные». Но когда я стояла в том кабинете — обнаженная, под искусственным светом, — все мое критиканство испарилось.
Меня продолжали осматривать сверху донизу. Я стояла, крепко зажмурившись, высоко подняв голову, вытянув шею, расправив плечи и расслабив руки. Утреннее солнце растекалось по изгибу шеи, ушным раковинам, сползало по ключицам, бедрам, икрам и как бы нашептывало: «Посмотри на свое тело! Эти прекрасные холмики-груди, совершенная форма живота, длинные красивые ноги». Меня наполняли теплые песочные тона — просто сияющий сосуд среди белых халатов и бирюзовых перчаток.
Наконец можно было приступить к волосам. Втроем мы вытягивали одну за другой сосновые иглы, складывая их в белый пакет. Я чувствовала резкую боль, когда запутавшиеся сучки раздирали кожу и выдергивались вместе с волосами. Мы вытаскивали и вытаскивали, пока пакет не оказался заполнен до краев иглами, палками и волосами. «Наверное, хватит», — сказала одна из сестер.
Остальное мы вынимали в тишине, бросая все сразу на пол, чтобы потом подмести. Я слегка подула на плечи, чтобы убрать просыпавшийся с головы мелкий мусор. Пришлось долго провозиться с сосновой иглой в форме рыбьей кости, а тем временем медсестры разбирали и прочесывали волосы на затылке. Казалось, этому не будет конца. Попроси они тогда нагнуться, чтобы обрить меня наголо, я подставила бы голову без вопросов.
Мне выдали бесформенную больничную рубашку и проводили в другой кабинет, где стояло что-то похожее на стоматологическое кресло. Я легла на него, развела ноги в стороны, лодыжки закрепили ремнями. Прямо надо мной — на потолке, прикрепленная канцелярской кнопкой, — была картинка с парусником. Кажется, ее вырвали из какого-то календаря. Медсестра принесла поддон с металлическими инструментами — еще никогда в жизни я не видела такого количества. Между моими коленями оказались сразу три женщины в белых халатах — такой маленький горный хребет. Одна сидела на табурете, остальные расположились за ней и смотрели на меня. «Какая ты спокойная», — говорили они.
Мне было не очень понятно, по отношению к кому я оставалась спокойной. Рассматривая парусник на потолке, я представляла, как за стенами этой маленькой комнаты он плывет куда-то далеко-далеко, где ярко светит солнце. Я подумала, что у этой лодки непростая задача — отвлекать меня. Из моего заднего прохода торчали две длинные деревянные палочки с марлевыми тампонами внутри меня. Парусник отлично справлялся с поставленной задачей.
Шли часы. Мне было неприятно все: прикосновение холодного металла, плотные марлевые тампоны, таблетки, шприцы, раздвинутые ноги. Но женские голоса успокаивали меня, как если бы тут все колдовали над появлением новой жизни. Потом принесли мензурку с кислотно-розовыми таблетками, но протянули ее мне так, словно угощали вкусным коктейлем. Они постоянно ловили мой взгляд и перед тем, как что-либо сделать или ввести внутрь, обязательно объясняли: «Как ты? Все в порядке? Этой голубой кисточкой мы сейчас помажем твои половые губы. Будет немного прохладно. Ты местная? Какие планы на День святого Валентина?» Я понимала, что все вопросы задаются для отвлечения. Знала, что это была игра вроде светской беседы, в которую они меня втягивали. Пока они произносили утешительные слова, их руки двигались быстро и профессионально, а круглый обод объектива смотрел прямо в мою промежность. Еще одна камера — микроскопическая — была внутри, и стенки влагалища полностью отображались на экране.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
